Позже, когда на землю опускалась ночь и город накрывала светомаскировка, она бросала пустой конверт в почтовое отверстие дома из белого камня на Честер-Террас, а потом мчалась домой, чтобы переодеться для вечера с Алексом. Если у нее по графику было дежурство с пожарной бригадой, она совсем не пила. Но в обществе Алекса пила до тех пор, пока не приходила в состояние долгожданной бесчувственности.

Ева снова чувствовала себя игроком, а на кону стояла жизнь или смерть. Ночи, наполненные виски и бесконечными бомбардировками, шли одна за одной, и она уже не вздрагивала, заслышав свист приближающейся зажигательной бомбы или взрыв поблизости. Она выживет либо нет. В любом случае, она не могла найти в себе сил волноваться по этому поводу.

Однажды вечером, в конце октября, Прешес сидела на краю кровати Евы, пока та готовилась к очередному вечеру в обществе Алекса. Прешес развлекала ее историями о людях в бомбоубежищах и слухами, услышанными от других моделей, об уменьшающейся клиентуре мадам Луштак. Прешес размышляла, что же в итоге станет со всеми, кто занят в Доме Луштак, когда поток заказчиков иссякнет.

Ева почти не слушала, все ее мысли были заняты Алексом, его необъяснимой властью над ней. Ее отчаянным желанием сбежать. Крася губы красной помадой, она увидела в зеркале бриллиантовый браслет на своей руке. Обычно она не носила его, но сегодня надела, устав любоваться им на туалетном столике. Крупные камни сверкнули, словно глаза, завладев ее вниманием. Как-то она провела одним бриллиантом по зеркалу, чтобы проверить, сможет ли тот оставить след на поверхности. Царапина все еще виднелась в углу. Она сидела, глядя на сверкающие камни. Они, должно быть, стоили целое состояние.

Поняв, что Прешес замолчала, Ева поняла глаза.

– Извини, что?

– Я спросила, счастлива ли ты. Ты просто сидела и улыбалась своим мыслям.

– В самом деле?

Ева положила помаду на туалетный столик, не готовая ответить даже самой себе, о чем задумалась.

– Так что? Счастлива?

Ева поймала взгляд Прешес в зеркале.

– Нет.

– Из-за Грэма?

Ева кивнула, не опуская глаз.

– Ты его так и не видела после возвращения?

– Нет.

Прешес задумчиво грызла ноготь, хоть Ева с мистером Данеком и пытались отучить ее от этой привычки.

– Мне жаль. Действительно жаль. Я просто жалею…

Она внезапно умолкла. Ева повернулась на своем стуле и взглянула на нее.

– О чем жалеешь?

Прешес часто заморгала.

– Что не ты поехала к нему. Жалею, что это была не ты.

– Почему?

– Потому что он хотел только тебя.

Раздался звонок, и Прешес медленно поднялась на ноги.

– Это Пол. У него несколько дней отпуска, и он обещал сегодня вечером сводить меня куда-нибудь. – Она заколебалась, словно хотела добавить что-то. – Может, попозже попьем с тобой какао и поговорим, как раньше – если не будет бомбежки. Я соскучилась по нашим разговорам.

– И я тоже, – искренне проговорила Ева, гадая, как такой короткий период времени смог растянуться на многие годы и оставить столько же шрамов.

* * *

Вывеска в вестибюле «Савоя» напоминала посетителям, что затемнение начнется ровно в пять тридцать. Было уже гораздо позже, но Ева понимала, что хорошо одетые гости, проходя мимо вывески, все равно не обращают на нее никакого внимания. Казалось, они предоставили право закрывать жалюзи и задергивать шторы кому-то еще.

Сдав норковую шубу в гардероб, Алекс повел Еву в «Американ бар».

Хром и закругленные углы бара всегда вызывали у Евы ощущение, что она находится на океанском лайнере. Дизайн, возможно, создали таким намеренно, но ей всегда казалось плохим вкусом смешивать алкоголь с потенциальным напоминанием о морской болезни.

Рассказывали, что у Уинстона Черчилля был персональный вход сюда, как и персональная бутылка престижного виски под барной стойкой. Фортепианная музыка едва слышалась за гулом множества голосов, за вереницей иностранных языков, которые Ева теперь не только прекрасно распознавала, но и имитировала. Алекс называл это ее особенным талантом. Благодаря урокам с Одеттой она неплохо понимала и говорила по-французски; она настолько освоила чешский и датский, что понимала почти все в беседах, которые подслушивала. Она не понимала, почему Алекса так интересовала обычная болтовня пьянчуг, их разговоры о людях, которых они не знали, и о местах, в которых не бывали. И все же Алекс хотел, чтобы она повторяла каждое слово, а сам аккуратно все записывал в маленький блокнот, хранящийся в кармане.

Когда Алекс проводил ее к угловому столику – намеренно расположенному так, чтобы она могла видеть, кто входит и выходит, – Ева мысленно натянула на лицо маску, которую знала, пожалуй, лучше собственного лица, и принялась дарить ослепительные улыбки всем, кому ее представлял Алекс. Она улыбалась, кивала в ответ и оживленно поддерживала беседы. Она позволяла мужчинам вставать чересчур близко к ней и бросать взгляды на ее платье. Она уже не возражала. Ева играла свою роль, и к ней самой это никакого отношения не имело.

Ей показалось, что в другом конце бара она заметила подругу детства Алекса. Они встречались всего единожды, но сейчас Ева была достаточно пьяна для того, чтобы потребовать у Джорджины объяснений, за что же та осуждала ее.

Ева уже начала подниматься со стула, когда сильная рука Алекса легла ей на плечо.

– Нет, – еле слышно сказал он с широкой, словно говорил что-то ласковое, улыбкой. А когда Ева посмотрела туда, где только что была Джорджина, ее там уже не было.

К ним приблизился бармен в белой форме. Алекс никогда не пил, хотя всегда заказывал неразбавленный «скотч». Но в этом баре, известном своими коктейлями, он почувствовал, что нужно заказать что-нибудь из их знаменитой карты напитков.

– «Френч семьдесят пять»? – спросил он Еву.

Она пожала плечами и достала сигарету.

– Конечно. Если у них все еще есть шампанское. Если нет, то что-нибудь покрепче.

Весь вечер за их столиком сидели друзья и знакомые Алекса, многих из которых Ева узнала, хотя и не могла вспомнить их имен. Она делала это нарочно, чтобы позлить Алекса, когда тот спросит.

Некоторое время с ними сидела молодая парочка французов. Они беспрерывно жаловались на де Голля, который был неспособен признать поражение Франции, а вместо этого тратил время, агитируя за поддержку Сопротивления, несмотря на оккупацию своей страны. Они брезгливо отзывались о лидере «Свободной Франции», словно сами не сбежали, чтобы жить в изгнании. Словно просто ждали, когда Германия покинет страну по собственной воле, и они смогут вернуться домой.

Не донеся бокала до рта, Ева замерла. Она ощутила, как затылок кольнуло от чьего-то пристального внимания, как волна жара накрыла ее. Она обернулась. Подняла взгляд. В глазах Грэма не отразилось удивления, словно он ожидал ее здесь увидеть. Или следил за ней некоторое время. У нее перехватило дыхание. Цвета и движение вокруг нее замерли, и в забитом людьми баре остались только они двое. В груди ее горело пламя, распространяя тепло по всему телу, словно Грэм прикасался к ней. Она улыбнулась и начала было подниматься с места, когда Алекс обнял ее за плечи и притянул к себе, прижавшись губами к ее обнаженной шее.