Облака, спускавшиеся по ним, окрасились в алый и золотой. Из мертвенного бледного савана они превратились в уютные шарфы широких корон величественных, но таких близких гор.

А лес у подножия. Стоило только лучам солнца, будто золотому одеялу, упасть не верхушки крон, ка лес ожил. Он скинул с себя оковы тьмы и, окрашиваясь в зеленый, потянулся к свету.

Запели птицы.

Вода, журчащая в ручьях, гремящая в водопадах и тихонько шепчущая в озерах, вдруг заблестела всеми цветами радуги. Гребешки на волнах россыпью драгоценных камней поднялись в воздух.

А сам воздух… ветер, до этого чужой и холодный, потеплел и разомлел под ласками солнца.

Он обдувал израненное тело Хаджара. Жался к нему роднее, чем все те, кто когда-то грел Хаджара.

Солнце одинаково светило на всех. Оно одинаково дарило тепло и грешникам и святым. Бесстрастное и неподсудное, в своих вездесущих теплоте и милосердии.

Не удивительно, что на Земле из солнца сделали бога. Как тысячи лет назад солнце рисовали н стенах пещер и молились ему, так и на излете двадцать первого века, когда оборвалась его жизнь — жизнь калеки, они рисовали очеловеченные солнце на иконах и продолжали ему молиться.

По щекам Хаджара падали крупные слезы.

Сколько лет, сколько километров, сколько жизней, сколько сражений прошло с тех пор, как Хаджар последний раз ронял слезы.

Горькие, они были удивительно теплыми. Согретыми лучами солнца. Единственного, кто пытался утешить Хаджара на его смертном одре.

Сказать — “все хорошо, все будет хорошо”.

Ведь это все, что нужно человеку. Что нужно ему, чтобы свернуть горы, свергнуть тирана, дотянуться до звезды, излечить неизличимое и отыскать неизвестное.

Чтобы кто-то, перед сном, сказал ему — “все будет хорошо, я тут”.

И больше ничего.

Эти слова, такие простые, были куда менее популярны, чем “три самые главные слова”, но потому и имели намного большую силу.

— Прости… — шептал он. — Прости, что предал тебя…

Хаджар вспоминал, как уродец… нет, не уродец — как тень его прошлого, забытый им самим музыкант, мечтавший о небе, падал в пучину небытия. В пучину забытия.

И падал он туда лишь по одной простой причине — Хаджар забыл о нем. Забыл о Ронг’Жа. Забыл о музыке. Забыл о том, что спасало его на протяжении сперва целой жизни, а затем долгих десяти лет бесконечных странствий.

— Прости…

Он вспомнил свое путешествие в Мир Духов. Вспомнил, как внутри темного существа он увидел маленького, синего птенца.

Тогда ему казалось, что он отыскал Дух, который будет ему верен. Но это было не так.

Хаджар ошибался…

Он никогда не покидал этого безымянного мира и не отправлялся в Мир Духов. На самом деле — он всегда в нем прибывал. Ибо все в округ, даже камни, на которых он умирал, имели свой Дух. И Хаджар, в той беспощадной тьме, лишь отыскал что-то, что всегда было при нем.

Частичку самого себя.

Свою мечту.

Часть своей разорванной души.

Свою музыку.

То, что олицетворяло все это — птицу Кецаль, символ свободы.

Хаджар забыл о том музыканте, он забыл о небе и мечте, он забыл о музыке. Но каждый раз, когда ему приходилось трудно, когда жизнь висела на волоске, птица Кецаль расправляла свои крылья и дарила ему силу продолжать сражение.

Она была рядом.

Его мечта.

Забытая и погребенная под тьмой забвения, она оставалась ему верна.

Как солнце. Теплое, беспристрастное и равное со всеми. Не важно — молишься ты ему или нет. Оно будет дарить тепло. Не важно — веришь ты в него или нет — оно все равно, после самого темного часа самой темной ночи, подниматься и обласкает твою уставшую и замерзшую душу.

Вездесущее.

Всепрощающее.

Неудивительно, что его, наделяя человеческими чертами, изображали на иконах даже на Земле.

Изображая солнце, люди рисовали мечту.

Слезы высохли на лице Хаджара. Его стоны и вист пробитого легкого обернулись свистом обнаженной стали. Его хрипы — зазвучали боем военных барабанов.

— Не позволю… — прохрипел он.

Он не позволит Богам отнять все это у простых людей.

Хаджар сделал шаг. Его разбитая, сломанная нога, подвернулась и он упал. Но, упав, Хаджар продолжил ползти к краю обрыва.

— Не позволю… — повторил он.

Он не позволит осколку Черного Генерала уничтожить все это ради своей глупой мести.

Цепляясь, оставляя позади себя кровавый шлейф, Хаджар продолжал ползти к обрыву.

— Не позволю…

Он не позволит самому себе вновь забыть о том, кто он есть на самом деле.

Хаджар Дархан… без титулов и званий, без регалий и громких слов, он лишь простой человек. Который, как и миллиарды других, просыпаясь утром, радовался тому, что он вновь может увидеть солнце.

Вспыхнул столп синей, будто лазурное небо, энергии и с обрыва упал не человек, а будто сотканная из энергии, израненная, истекающая кровью птица Кецаль.

Издав пронзительное “Кья” он сделала несколько взмахов. Почти дотянулось до бескрайней синевы небес, но затем камнем рухнула вниз.

Сверкнула белая молния.

Крепкие руки подхватили раненную птицу.

— Слабак, — прошептал Орун и, вновь обернувшись молнией, исчез, а вместе с ним исчезла и птица. Дух Свободы.

Глава 797

— И как это понимать, достопочтенные стражи?

Хаджар, будто не замечая обнаженного оружия, сделал еще несколько шагов перед. Остановился он только в тот момент, когда ему в грудь уперлись сразу три острия мечей.

— Хаджар Дархан, — вперед вышел, судя по регалиям, сержант корпуса стражей. Повелитель Развитой стадии. — Вернитесь обратно в ваши покои.

Хаджар посмотрел на говорившего. Мужчина средних лет, с уже побитыми сединой волосами и слегка потухшим взглядом.

Скорее всего, он прожил уже больше двадцати веков и его жизнь находилась на своих финальных аккордах.

Хаджар обвел взглядом всех присутствующих. Среди стражей, защищенных весьма красивыми доспехами с волочащимися позади лиловыми плащами, имелись не только мужчины.

А для человека, довольно долго времени проведшего на полях сражений, женская броня с характерными выпуклостями выглядела ничуть не менее соблазнительно, чем вечернее платье с вырезом.

Две мечницы, заметив на себе взгляд Хаджара, сперва смутились, а затем их