Шрифт:
Закладка:
– Doctor Livingstone I presume?[101] Мы с вами где-то встречались?
– В школе, я учился классом младше, – ответил Антон, поставив дипломат и присаживаясь напротив Боба. В вагоне было ужасно жарко.
– И тебя зовут?..
– Антон.
– Да-да… Как время идет! Моложе мы не становимся, – сказал с усмешкой Боб.
У него были все такие же ослепительно-белые зубы, а кожа загорелая, словно он только что вернулся из тропиков.
«Мы разговариваем с ним впервые, – подумал Антон, – сейчас он спросит, чем я теперь занимаюсь». И Боб в самом деле спросил:
– Ну и чем ты теперь занимаешься?
Антон быстро ответил:
– Пишу.
– Вот уж никогда бы не подумал. А стоит ли писать книги?
Боб зажег сигарету, но тут же погасил ее и сказал, что на другой день после выпивки у сигареты черт знает какой вкус.
В вагоне было в самом деле невыносимо жарко. Антон попытался открыть окно, но не смог.
– Позволь мне, – сказал Боб, – смотри, нет ничего проще.
На земле еще лежал снег, деревья стояли голые, ветер сдул с них листья.
– Знаешь, Аллан, я уже говорил, что вчера изрядно поддал. Кажется, мне надо промочить горло! – Он открыл свой черный дипломат и достал бутылку в кожаном футляре. – Из Тибета. Настоящее. Мне дали его в придачу. Большой бизнес. Знаешь, наш человек в Гаване, наш человек в Хапаранде! – Он снова засмеялся, а потом сказал: – Устал я, однако.
– Может, поспишь немного?
– Хорошая идея. Ты добрый парень. Вот только если бы не твои глаза… Эти чертовы собачьи глаза, которые следят за тобой повсюду… Подвинься-ка…
Он положил ноги на скамью напротив и тут же заснул.
За окнами мелькал однообразный финский пейзаж, лес по обе стороны, лес, лес и лес.
Поезд мчался все дальше на север, час за часом.
Боб проснулся.
– Что у тебя за вид? – спросил он. – Никак тебе тоже не по себе?
– Да, – ответил Антон, – это все чертовы ели, все время мелькают – и все, как одна, одинаковые. Ошалеть можно.
– Вот это да! – воскликнул Боб. – Да ты забавный, Аллан! Елки, елки да елки! Надо пропустить еще глоток, а потом пойдем пожуем что-нибудь. Я голоден как волк.
«Ему понравились мои слова, показались забавными. Хотя, по правде говоря, я очень люблю ели…»
Было любопытно смотреть, как Боб ест: медленно, с нескрываемым наслаждением. Как все, что он делал и раньше, в школе: лежал, вытянувшись, на траве в школьном дворе, мылся в душе после футбольного матча. Бегать быстрее, прыгать выше, любить свое тело, сон, еду, все…
Они помолчали, потом Антон спросил – так, между прочим:
– Ты встречаешь кого-нибудь из наших?
– Нет, с какой стати? Давным-давно никого не видел. А ты? Впрочем, это не важно. Послушай-ка, у тебя такой вид, как у елки с опущенными ветвями, смир…
– Смиренный, – подсказал Антон.
– Вот именно. Кофе у них, между прочим, дерьмовый. Погоди-ка, – он вынул из кармана походную фляжку, – у них в поезде и спиртного-то нет… И твой покорный взгляд. Чувствуешь его на себе неотступно. Ты следил за мной все время. Знаешь, Аллан, они смеялись надо мной: «Ха-ха! У тебя появился маленький поклонник!» Черт! До чего было противно!
– Я – Антон, а не Аллан.
– Ты был похож на щенка, который подлизывается и хочет, чтобы ему задали взбучку. А ты получал взбучку? Нет. От меня никогда не получал. Бить малорослого, тощего хиляка… это не по мне.
– Постой-ка! – воскликнул Антон. – Откуда мне было знать, что ты знал обо мне? Ну ладно, ладно, пусть я был назойливым, ребячливым и смешным. Но что ты от меня хотел? Разве у тебя самого не было идола? Какого-нибудь супермена, намного сильнее тебя? Ну, кто был всеобщим идолом в то время?
– Не заводись, – сказал Боб.
Он не слушал Антона, сидел и складывал салфетку, складку за складкой, а потом смял ее в комок и бросил на пол.
– Странно, – продолжал он, – все словно бы уменьшается и уменьшается… Вот послушай-ка, мне пришло в голову, что тот, кто перед кем-то преклоняется, считает, что он имеет на него какое-то право, будто он принадлежит ему. Понимаешь, что я имею в виду? Использует его каким-то образом. И его идол ничего тут поделать не может. Разве я не прав?
– Прав.
– Хорошо. Значит, я прав. А думаешь, это приятно? Погано чувствовать себя несвободным.
– Пытаться соответствовать представлению о тебе? – резко спросил Антон.
– Нет, вовсе нет, не говори глупости. Просто чувствуешь, что за тобой следят. Постоянно. Видно, тобой никто не восхищался, и потому ты не можешь этого понять. А теперь давай хлопнем по рюмашке и забудем об этом, подведем черту, будто ничего и не было. О’кей? Эту фляжку я получил в Тибете. Отличная штука.
– Вовсе нет, ты говорил, что тебе ее дали в придачу. И в Тибете ты никогда не был, а загорал под кварцевой лампой.
– Вот те на! – воскликнул Боб, не слишком обиженный. Он добродушно засмеялся и чокнулся со своим спутником. – Знаешь, у одних в жизни масса событий, с другими ничего не происходит. Который час? Я оставил часы дома. Впрочем, какая разница?
«Именно тогда, на школьном дворе, я должен был отлупить его, напасть на него в слепой ярости, без всякого страха. И разделаться с ним, да, именно это я и должен был сделать».
А вслух он сказал:
– Пошли назад.
– Да-да. Но видишь ли, назад нельзя вернуться. Ты был таким маленьким, маленьким и ничтожным, не правда ли? Если бы не твои глаза…
– Пошли в купе, – сказал Антон.
– Я сейчас заплачу.
– Я уже заплатил. Идем.
– Прекрасно, очень хорошо, замечательно. Дипломат был у меня с собой?
– Нет, ты оставил его в купе.
– Очень неосторожно, надо же, как неосторожно!
Боб встал со стула. Поезд трясло и раскачивало, они переходили из вагона в вагон по грохочущим железякам. Это был очень старый поезд. Одну дверь почему-то не закрыли, и она все время хлопала.
– Антон! – крикнул Боб. – Осторожно, дверь!
Антон схватил его за руку, их шарахнуло о стенку. Боб дрожал всем телом.
– Держи меня, – сказал он, – не отпускай…
За окнами шел снег, елки стали совсем белыми. Антон захлопнул дверь. Они вернулись в свой вагон.
– Я бы выпил воды, – попросил Боб.
Антон пошел в туалет и налил воды в пустую
