Шарур без труда закончил за него фразу. Димгалабзу — вежливый человек, он наверняка имел в виду, что не удивился бы, если бы вор явился под охраной людей Кимаша, а то и самого бога, ведь они его искали…

— Отец моей невесты, человек из Зуаба пришел с нами по уважительной причине, — произнес Шарур значительным тоном.

Димгалабзу скрестил мощные руки на широкой, блестящей от пота груди.

— И что же это за уважительная причина, хотел бы я знать, — нахмурившись, сказал он. Лицо кузнеца, почти сплошь скрытое густой бородой, ничего не выражало.

— Он сопровождал меня после нашей первой битвы с имхурсагами, помогал мне доставить к Ушурикти пленника, — начал рассказывать Шарур. — Мы побыли в городе, а потом оставили кое-что здесь, в твоем доме, на хранение. Теперь мы пришли забрать это.

Кустистые брови кузнеца задрались.

— Ты что-то у меня оставил? — пророкотал он. — А что оно такое? И почему ты решил оставить это в моем доме?

Шаруру не хотелось отвечать ни на один из этих вопросов, но он все же предпочел второй.

— Видишь ли, отец моей невесты, — помявшись, начал он, — твой дом подходил для этого лучше всего. Это дом кузнеца... — Он внимательно наблюдал, как Димгалабзу переваривает это сообщение, вдумываясь в его смысл. Богу затруднительно заглянуть в дом кузнеца, это общеизвестно. Так что Димгалабзу не понадобилось много времени, чтобы сообразить, почему Шарур и Хаббазу выбрали такой дом для какой-то вещи. Но тут глаза его округлились.

— Ты хочешь сказать, что оставил у меня в доме…

Эрешгун остановил соседа вполне понятным жестом, а Шарур пояснил:

— О некоторых вещах лучше не спрашивать, даже в доме кузнеца. Пусть остаются безымянными.

На первый взгляд, он не сказал ничего определенного, однако Димгалабзу без труда понял его. Кузнец довольно пожил на свете, но относился к людям новой формации. Он не стал бросаться на улицу и кричать о том, что вещь, украденная из храма Энгибила, спрятана в его доме. Вместо этого он тихо спросил:

— Интересно, и почему мне ничего не известно о том, что ты оставлял что-то в моем доме? Почему жена ничего мне сказала? Почему Нингаль не сказала мне? И даже рабы промолчали…

— Жена не могла сказать тебе, потому что и сама не знала, я так думаю, — объяснил Шарур. — Рабы промолчали, потому что тоже ничего не знали. А вот твоя дочь Нингаль не сказала тебе, потому что я просил ее никому не говорить.

Димгалабзу подергал себя за бороду.

— Значит, Нингаль, моя дочь, решила послушаться тебя, хотя обычно слушается меня. — Кузнец коротко рассмеялся. — Вроде бы она еще не стала твоей женой, но решила заранее привыкать тебя слушаться.

Эрешгун тоже усмехнулся. Даже Хаббазу незаметно улыбнулся. Шарур не обратил внимания на их усмешки, причем сделал это так демонстративно, что отец с вором теперь уже громко рассмеялись.

— Отец моей невесты, ты спрашиваешь, почему ты не знал об оставленном в твоем доме. Но я говорю тебе.

— Допустим, — сказал кузнец и опять подергал себя за бороду. Шарур ждал. Эрешгун и Хаббазу стояли молча, тоже ожидая. Димгалабзу наконец задал вопрос: — Допустим, ты заберешь свою вещь обратно. И что ты намерен с ней делать?

Вопрос заставил Эрешгуна слегка вздрогнуть, а Хаббазу отвести взгляд. Шарур ответил:

— Еще не знаю. Посмотрим, что покажется нам более выгодным.

Димгалабзу хмыкнул.

— Раз я не знаю даже, о чем идет речь, как я могу решить, насколько хорош твой ответ? — Он вздохнул. — Ладно, есть один способ… Нингаль — рявкнул кузнец, словно на поле боя.

— Что такое, отец? — Послышался голос Нингаль сверху. Мгновение спустя она сама скатилась с лестницы с веретеном в руках. Увидев Шарура, Эрешгуна и Хаббазу, она кивнула сама себе. Исподтишка улыбнувшись Шаруру, она сказала: — А-а, кажется, я догадываюсь, что такое у вас тут стряслось.

— Ты в самом деле догадываешься, дочь моя? — спросил Димгалабзу.

— Думаю, да, — весело сказала Нингаль, делая вид, что не замечает тона отца. Она повернулась к Шаруру и продолжила: — Слуги Кимаша заходили, пока ты сражался с имхурсагами. Я сказала, что ничего не знаю. Потом приходили жрецы из храма Энгибила, я ответила им так же.

— Вот и славно! — Шарур поклонился ей. — Я у тебя в долгу. — Хаббазу тоже поклонился Нингаль. — Мы все у тебя в долгу.

— Ну, я пока еще не уверен, что я кому-нибудь должен… — проворчал Димгалабзу. Он повернулся к Нингаль. — Дочь моя, почему ты согласилась спрятать эту вещь, чем бы она ни была, в нашем доме? И почему ты мне не рассказала?

— А как бы я тебе рассказала, если ты в это время воевал, отец? — Нингаль выглядела, как образец послушания и невинности, если не считать озорного блеска в глазах. — А потом не зря ведь говорят, что если женщина покидает дом своего отца, она обязана во всем повиноваться мужу. Шарур почти мой муж, вот я и послушалась его в твое отсутствие. Он же не просил у меня ничего такого!

— А мать? Почему у матери не спросила? — настаивал кузнец.

— Ну, отец, Шарур же просил меня никому не говорить. Как же я могла его ослушаться? — Нингаль говорила, как примерная невеста. — Если бы я его не послушалась, это же было бы против правил!

— Ладно, ладно, ты еще не жена ему, — недовольно остановил ее Димгалабзу. — Ты пока живешь в моем доме, вот когда перейдешь в дом Эрешгуна… — он пробормотал что-то неразборчивое. — Оставим это. Можно долго спорить, но толку не будет. И так уже вон что творится в моем собственном доме!

— Думаю, что как только мы поженимся, все опять придет в порядок, — решил успокоить будущего тестя Шарур. — Все станет мягким, как глина, гладким, как каменное масло.

Теперь уже расхохотались все. Только Шарур и Нингаль стояли с недоумевающим видом.

— Оставим это, — Димгалабзу все еще похрюкивал от смеха. Он повернулся к дочери. — Значит, ты послушалась