Шрифт:
Закладка:
В кафе “Атара” Наоми погружена в размышления под аккомпанемент спора двух гениев.
“Гемара сохранила иудаизм”
“Нельзя считать Гемару сосредоточием иудаизма”, – решительно возражает Шалом, и Наоми ужасно жаль Агнона. Брови его скачут, лицо побагровело. Он уверен в своей правоте: ведь христиане жгли Гемару в своих странах. А установленные ею законы, система власти – защищали иудаизм. Но во времена Мартина Лютера христианами были сожжены книги Гемары вместе с остальными священными еврейскими книгами. Они видели опасность в проявлениях еврейского гения. Но именно поэтому Гемара была освящена европейскими евреями и стала центром их жизни.
А по мнению Гершона Шалома, не Гемара будет хранить иудаизм, хотя все ее диспуты и постановления интересны и обогащают иудаизм, но не всегда это их влияние положительно. Гемара может привести к серьезному кризису иудаизма.
“Отец моего мужа послал сына в хедер в Варшаву, где критически относились к Гемаре и не считали ее столь влиятельной среди европейского еврейства”, – вмешалась в их диспут Наоми после замечания Шалома, что если бы выдающийся раввин Йосеф Каро имел решающее влияние на иудаизм, его развитие было бы более успешным”.
Агнон делает глоток кофе и задумывается, в то время как его оппонент развивает свой тезис о замкнутости иудаизма в восточной Европе в сравнении с развитием иудаизма в среде евреев-сефардов.
Основатели движения “мудрость Израиля” в девятнадцатом веке – Цунц, Рапопорт, Луццатто, Гейгер, Штайншнайдер, – отвергали религиозную мистику. Выходцы из Европы вычеркнули из молитв части, введенные каббалистами.
“В отличие от Каббалы, нет в Гемаре даже малой Божественной искорки”, – восстает Шалом против Генриха Греца, автора “Истории иудеев”, который назвал главную книгу Каббалы “Зоар” “Книгой лжи”, а каббалистов – шарлатанами, тупицами и “великими в деле глупости”.
Говоря о ненависти чужеземцев к евреям, Шалом цитирует из Лурианской Каббалы великого АРИ: “рассеяние евреев завершится только с освобождением всех народов мира. Без исправления человечеством ущерба, полученного им при Сотворении, и осознания, что необходимость исправления сопровождает человеческий род”.
Чтобы уменьшить напряжение, Шалом делает паузу, и говорит:
“Агнон, как писатель, ты близок к Каббале, ты предаешь форму каждому явлению и каждому положению”.
Шалом только что закончил статью о рассказе Агнона “История раввина-ребенка Гадиеля”. Это вариация рассказа “Раввин юноша Гадиель в раю”, который входит в “Шулхан арух” (Накрытый стол) великого раввина Ицхака Лурия, АРИ. Статья Гершона Шалома будет опубликована в сборнике “Шай Агнон”, приуроченном к семидесятилетию писателя. Источником многих его рассказов служат древнееврейские тексты. И никто как Агнон не умеет обнажить суть древней притчи и облачить ее в новые одеяния. И Агнон млеет от комплиментов, расточаемых другом. Но длится это недолго.
Шалом вспоминает своего друга, марксиста-интеллектуала Вальтера Биньямина.
“Шалом, что ты все время занимаешься этим гоем?” – Агнон не может понять любовь Шалома к Вальтеру Биньямин. Он, спасаясь от Гитлера, был убит на испанской границе полицейскими в тридцатом году. Профессор пишет эссе об его творчестве и читает лекции об ассимилированном еврее-философе. В долгой переписке между ними Шалом пытался и не смог изменить его мировоззрение.
“Я люблю остроту его интеллекта”, – с запальчивой категоричностью и вызовом сказал Шалом, глядя на Наоми.
“Для меня, – думает она, – в иудаизме и заложена вся острота интеллекта. Агнон и Шалом, оба пришли к иудаизму из светского мира. Как же просвещенный, с таким острым умом, Вальтер Биньямин не нашел пути к иудаизму?“
“Ты писательница, – говорит ей Шалом, – но без проникновения в мышление Вальтера Биньямина ты не будешь большой писательницей. Ты должна знать его наизусть”.
“Нойми, – Агнон кипятится, – Не обращай внимания на то, что говорит этот сумасшедший”.
“Ты ничего не понимаешь”, – сердится Шалом.
“Ты говоришь глупости”, – упрямится Агнон.
Она помалкивает. Она прочла сочинения Вальтера Биньямина и ее охватило смятение, ибо не нашла в них гениальности, о которой твердит профессор. Израиль успокоил ее, сказав, что Шалом сильно преувеличивает. Верно, Вальтер Биньямин весьма серьезный интеллектуал, но не написал он великой литературы.
Кофе выпито. Начинается обычный ритуал.
“Шолем, ясно, что заплачу я. Я ведь все это заказал”.
“Нет! У тебя нет денег! Я плачу”.
Колени профессора нервно подпрыгивают, пальцы стучат по столу, бдительные глаза неспокойны.
“Нет! Что вдруг?! Я заплачу!”
“Нет, я”, – упрямо повторяет Шалом, в то время как пальцы Наоми шарят в кошельке. Она платит за три чашки кофе и добавляет чаевые. Все успокаиваются и троица покидает кафе.
Зима. Холод и свирепые ветра в Иерусалиме. Над счастьем Наоми нависает угроза. Представители кибуца приезжают к ним, пытаясь убедить Израиля летом вернуться. Он торопит Наоми завершить второй том романа “Саул и Иоанна”. Она посещает университет, чтобы пообщаться со своими земляками, живущими в Рехавии. Она встречается с влиятельными людьми, убеждая помочь спасти Израиля. Сердце его не выдержит идеологической борьбы, которая ожидает его в кибуце. Доктор Паде поддерживает Наоми. Израиль работает с утра до поздней ночи дома, изучает материалы, пишет статьи, и все время беспокоен.
Свою тревогу он выражает в переписке с другом, поэтом Шехной Нашкесом.
Вся моя история с кибуцем стоит у меня, как кость в горле – ни проглотить, ни выплюнуть. Все дни здесь, в Иерусалиме, я прячусь в доме, не вижу человеческого лица. Я веду себя преступно в отношении общества. Что-то отталкивает меня от людей, словно бы я снова стою перед миром, враждебным, чуждым, неверным.
Конечно же, следует это преодолеть, встать и появиться в столовой кибуца, увидеть эти физиономии, которых не хочется видеть.
Занимаюсь много, и тем временем слой пыли покрывает груды книг, которые я, как говорится, прорабатываю. Пока я отберу необходимое, а от остального освобожусь, пройдет немало времени. К тому же я роюсь в университетских неупорядоченных книжных кладах.
Вообще-то, иногда хорошо отдохнуть от общества. Надеюсь, вскоре увидимся, и я дополню то, что не написал в письме.
Спать в разных постелях?! Они привыкли спать в одной постели, и не смыкают глаз, когда не чувствуют один другого. Но доктор Израиля Барух Паде настаивает на том, что его подопечный должен получать полноценный отдых, и, главное, раздельный сон. Доктор боится внезапной смерти от физического усилия в супружеской постели. Состояние его здоровья сильно ухудшилось из-за конфликта с Движением, и пока улучшение не наблюдается. Доктор настоятельно рекомендует ему отрешиться от кибуца во имя его жены и дочери. Но Израиль словно бы затыкает уши. Наоми
