Шрифт:
Закладка:
“Ну, что ты говоришь, Шолем? Что ты знаешь? Не рассказывай майсы”.
“Агнон, то, что я говорю, верно”.
“Ты искажаешь смысл, – безапелляционно говорит Агнон, оборачиваясь к Израилю, – ну, что ты скажешь, рейб Исруэль?”
Агнон всегда должен быть прав. И когда Израиль согласился с его мнением, радовался и смеялся, как ребенок:
“Ну, ты видишь, Шолем, что говорит мудрый человек”. Когда Израиль считал профессора правым, Агнон печально вздыхал: “Ну, что вы скажете? Исруэль тоже не знает”.
Пятница. Они вновь гуляют по улице. Агнон садится на своего конька:
“Шолем, Клаузнер не большой мудрец”.
“Нет, он небольшой мудрец”.
“Шолем, так Амос Оз из той же семьи. Исруэль, муж Нойми, написал статью о его новом романе “Мой Михаэль”.
Агнон оглядывается по сторонам, кому-то кивает и вновь водворяет шляпу на голову:
“Нойми, в глазах твоего Исруэля все книги на иврите плохи. Только твой роман превосходен”.
“Я согласен с Израилем”, – вмешивается Шалом.
“Нойми, на следующей неделе я начну читать твой роман. Я не позволяю Эстерлайн взять его с моей тумбочки. Это, по сути, биография Эстерлайн!”
“Нет, это не биография”.
Гершом Шалом сказал Наоми, что есть Агнон до 1924 года, и Агнон после этого года. После того, как в Гамбурге сгорела его большая библиотека, он начал все более погружаться в Тору и заповеди, поставил в центр своей жизни священные еврейские книги. С тех пор он окружен раввинами – сионистами и антисионистами. Однажды, посетив квартиру Агнона, Наоми осторожно спросила о двух катастрофах в его жизни, первой – в Германии, второй – в Иерусалиме.
“Мной овладело чувство смерти”, – ответил и, помолчав, рассказал подробно о масштабах постигшей его катастрофы. Первая случилась в Гамбурге: загорелся книжный магазин под их квартирой. Он был подожжен хозяином с целью получения страховки. Огонь распространился на весь дом и уничтожил все рукописи Агнона, которые не были опубликованы, за исключением отрывков из почти завершенного романа “Роман тысячи лет” и собрания хасидских рассказов, которые он собирал вместе с Мартином Бубером. Всё остальное съело пламя. Второй раз, во время арабского погрома 1929 года, сгорела его библиотека и рукописи в Талпиоте.
Два признанных матера слова и знаменитая писательница в начале своего творческого пути спускаются к народу, вызывая нешуточное волнение среди населения города.
Полный, невысокий, смахивающий на Санчо Пансу писатель, и рядом с ним тощий, высокий, похожий на Дон Кихота профессор, и замкнутая в себе писательница гуляют по центральной улице Иерусалима. Прохожие останавливаются, увидев их.
“Вернулись в дни царства”, – бормочет Наоми, видя стайку черных лапсердаков, вспоминая ворон своего детства. Когда ортодоксальные евреи в черных костюмах натыкаются на Агнона и профессора, они останавливаются и начинают кланяться. В ашкеназийском ресторане квартала “Меа Шеарим” к ним подходили знатоки Торы, благословляя и кланяясь. Некоторые из них бывали у профессора дома. А ученики раввина Зоненфельда выказывали особое уважение Агнону, знаменитому писателю, знатоку всех шести разделов Мишны, Гемары, Каббалы и раввинской литературы. Его, как толкователя Торы, знают во всем еврейском мире.
На улице Кинг Джордж глаза профессора расширяются, пытаясь вобрать в себя и оживленную толпу, и блеск витрин. Он, словно бы впервые, шагает по этой улице. Наоми с удивлением следит за его движениями.
Вот остановился автобус, и профессор тоже застывает на месте. Автобус удаляется, а он не сдвигается с места, пока внезапно откуда-то не возникает красивая женщина.
“Профессор оказал тебе большую честь”, – говорит Агнон Наоми, и вдруг пересекает улицу Бен-Йегуда в сторону легендарного кафе “Атара”. Обращаясь к ее хозяевам, объясняет:
“Профессор просит столик на втором этаже, чтобы ему никто не мешал”.
“Ну, ты и заноза! Не выступай от моего имени. Скажи им, что большой писатель пришел в кафе и хочет, чтобы ему не мешали”.
Их уважительно ведут на второй этаж. Там ни одного посетителя. Быстро приносят кофе. Агнон отдувается и, после паузы, многозначительно произносит:
“Так ты считаешь, что Шабтай Цви, лжемессия, достоин похвалы?”
Шалом подскакивает как ужаленный:
“Ты видишь Шабтая Цви глазами раввинов”.
Наоми знает, что Агнон не признает предательство Шабтая Цви, под угрозой смерти принявшего ислам. Но Шабтай Цви символизирует тягу еврейского народа к свободе и тоску по освобождению. В самые тяжкие периоды истории мессии-самозванцы не давали евреям в диаспоре забывать о стране Израиля, и в их заблуждениях, возникших на руинах погромов, есть элемент надежды.
Шалом видит заблуждения Шабтая Цви. Но совесть ученого, заставляет его находить и положительное.
Посуда на столике в кафе “Атара” дребезжит от напряженного спора.
“Как можно говорить, что именно потому, что Шабтай Цви воспринимался евреями как царь-мессия, еврейские общины сумели избежать духовного надлома. Как можно доказывать, что без Шабтая Цви евреи потеряли бы веру в Моисеево учение и перешли бы в иную веру?!” – Агнон места себе не находит.
Но Гершон Шалом стоит на своем:
“После восстания казаков и потрясения всего еврейства, только надежда могла спасти несчастных от страшной резни. Шабтай Цви – личность харизматическая, он сумел объединить народ и вселить в него надежду в то время, когда страшнейший кризис поразил еврейство”.
В чем тайна существования еврейского народа? Каждый раз, когда эти двое спорят по поводу мессий-самозванцев, мысли Наоми обращаются к 1648 году, когда возникли эти лжеучения. Это произошло после резни евреев казаками Богдана Хмельницкого в польско-литовском королевстве. Тысячи беженцев спасались по всей Европе. И как отреагировали евреи на резню? Многие считали, что эта Катастрофа знаменует начало освобождения народа, приход освободителя-мессии. Воспоминания домохозяйки Глюкель из Гаммельна, городка недалеко от Гамбурга, которые Наоми читала, подтверждают волнение в еврейской среде. Многие евреи продавали свои дома и все имущество, в ожидании освобождения. Свёкор Глюкель оставил все, что у него было, и сбежал в Хальдсхейм. Оттуда прислал домой две огромные бочки с тканями, продуктами, сушеным мясом и фруктами, предполагая отплыть из Гамбурга в страну Израиля. Без всяких колебаний еврейские массы откликнулись на пророчество Шабтая Цви. К возвращению в Сион, сама Глюкель из Гаммельна подготовила бочки с селедкой и воблой, продуктами, которые не испортятся в длинной дороге.
Агнон и Шалом спорят. А беженка из нацистской Германии замкнулась в себе, обдумывая удивительную историю о Шабтае Цви. Две тысячи лет в диаспоре не уничтожили биение сердец еврейского народа. Страна Израиля оставалась в центре еврейской жизни и во времена изгнания.
Залман Шазар считает, что влияние ложного пророчества о приходе мессии ощущается и по сей день.
