Шрифт:
Закладка:
Двадцать пятого февраля Ганс сообщил, что использует свою болезнь для затягивания следствия и что он не так слаб, как кажется. Днем он изображал «беспомощного больного человека», а по ночам заново учился ходить и поддерживать равновесие. Он считал, что к концу апреля — середине мая война кончится, но не был уверен, что получится водить Зондереггера за нос так долго. «Единственный выход — выиграть время», — писал он. Требовалась очередная серьезная болезнь.
Он попросил жену вновь заразить его дифтерией.
Седьмого марта Кристина принесла в тюрьму посылку. На одном из контейнеров была красная пометка — «Заражено». Внутри лежал комок ваты и шоколадные конфеты. На следующий день Ганс передал с обратной посылкой сообщение: он пожевал вату и съел шоколад. Беспокоило его лишь одно: а вдруг у него развился иммунитет к дифтерии? Донаньи также сообщал, что к нему заходил Зондереггер и пытался выбить признание: Генрих Гиммлер хочет выпустить заговорщика из тюрьмы, потому что «он хочет, чтобы вы поправились»[883].
Донаньи на эту чушь не повелся. Он больше надеялся на дифтерию — нужно любой ценой избежать суда, даже если болезнь окажется смертельной. На дне бумажного стаканчика он мелко написал: «Я предпочитаю неопределенную жизнь определенной смерти».
Вторая доза бацилл оказалась неэффективной, но Донаньи не знал, что его тесть уже давно старается выиграть для него время[884]. Карл Бонхёффер получил разрешение пригласить для оценки состояния Донаньи нейтрального врача. Он предложил для этой роли Альбрехта Титце, главу отделения внутренних болезней полицейского госпиталя в Берлине. Доктор Бонхёффер не стал сообщать, что он — давний друг отца Титце, доктора Александра Титце, вместе с которым когда-то работал на медицинском факультете университета Бреслау. Карл Бонхёффер знал, что Альбрехт Титце никогда не вступал в нацистскую партию, но не знал, что он входит в группу Сопротивления, куда также входили лейтенант полиции, содержательница борделя, где часто бывали нацистские офицеры, и комик Эрих Каров, хозяин кабаре. Титце прятал евреев и других «неугодных» и использовал служебное положение, чтобы фальсифицировать медицинские документы политзаключенных и подольше держать их в больнице. В особых случаях он даже делал ненужные операции. Он поддерживал самые близкие отношения со своим другом из тюрьмы Тегель, пастором Гарольдом Пёльхау.
Девятнадцатого марта Титце осмотрел заключенного Донаньи прямо в камере, пропитанной смрадом. Ганс зарос, волосы его сбились в колтуны, он много недель не мылся, пропах потом и калом. Доктор Титце отметил признаки психического и физического нездоровья и настоял на немедленном переводе заключенного под его присмотр. Через два часа Ганса фон Донаньи перевели в полицейский госпиталь на Шарнхорстштрассе, близ Тиргартена. Титце не собирался лечить нового пациента от дифтерии — нужно было найти способ спасти его от казни. Несколько недель доктор и его помощники отмывали и откармливали заключенного. Одному медбрату Титце поручил регулярно массировать руки и ноги Донаньи — мышцы ослабели не только от паралича, но и от полного бездействия в тюрьме.
Альбрехт Титце был человеком среднего роста, с крупным носом — фамильная черта. Ровесник Ганса фон Донаньи, сорокатрехлетний врач отличался педантичностью и сдержанностью. Постепенно Донаньи и Титце подружились, стали обсуждать политику. Ганс откровенно делился раздражением, какое вызывали у него представители немецких элит и высокопоставленные военные. Он считал, что в свое время вполне можно было свергнуть Гитлера, но планы эти не осуществились из-за «трусости богатых и влиятельных людей и глупости большинства военных»[885]. Гораздо более высокого мнения он был о немцах, с которыми познакомился в тюрьме, о «безупречных идеалистах, которых закалило страдание» — то же самое можно было сказать и о нем.
Доктор Титце смог несколько раз провести в больницу Кристину Донаньи, выдав ее за медсестру Красного Креста. Все прошло так хорошо, что появились мысли о побеге. Увы, палату Донаньи постоянно охраняли два агента гестапо в штатском. Обойти их было невозможно. Гансу пришлось ждать более удобного случая и продолжать закаляться страданием.
66
Бомбардировки и бегство
Днем 28 марта Гарольд Пёльхау опоздал на похороны — ему пришлось пережидать двухчасовую американскую бомбардировку Берлина[886]. Когда налет кончился, он сел на велосипед и помчался — глаза разъедал едкий дым, повсюду скалились руины домов. Кладбище находилось в шестнадцати километрах от города. Пастору Пёльхау нужно было успеть — ему предстояло отслужить службу на двойных похоронах, имевших для него особое значение.
Во время прошлой бомбардировки был разрушен жилой дом. Там погибла девятнадцатилетняя Урсель Ройбер. Эта девушка смешанного происхождения училась в университете, но потом власть отправила ее на принудительные работы — она стала дворником[887]. Урсель входила в группу Сопротивления «Дядя Эмиль». В своей квартире она прятала еврейку — Ева Герихтер тоже погибла во время бомбардировки. Пёльхау совсем недавно нашел Еве работу горничной в частном доме. Проводить еврейские церемонии было немыслимо, поэтому пастор Пёльхау и его друзья по Сопротивлению решили изобразить псевдохристианские похороны двух женщин. Пастор опоздал всего на несколько минут. Насквозь мокрый от пота, он провел короткую службу для пятидесяти собравшихся, прочел фрагмент Ветхого Завета — за похоронами присматривали двое полицейских, чтобы никто не позволял себе религиозных вольностей. С кладбища Пёльхау вышел с Рут Андреас-Фридрих, одной из основателей группы «Дядя Эмиль».
«Прошлой ночью в моем доме появились две новые подводные лодки, — тихо сказал Гарольд, имея в виду тех, кому нужно было скрываться от властей. — Поможете раздобыть документы для них?» Андреас-Фридрих ответила, что постарается.
Иногда бомбы отменяли смерть, а не причиняли ее. Ральф Нойман был ровесником Урсель Ройбер, но ему повезло больше. Он
