В перерыве между слушанием и вынесением приговора Бонхёффер написал записку самому себе. Перспектива снова оказаться здесь и видеть Бесноватого Роланда страшила его. «Какая развращенность! — писал он. — Я лучше умру, чем вновь увижу эти лица. Я видел Дьявола и никогда этого не забуду»[868].

В субботу, 3 февраля, — на следующий день после того, как их сын и зять были приговорены к смерти, Паула и Карл Бонхёффер рано утром вышли из дома. Завтра их сыну Дитриху исполнялось тридцать девять лет, и они хотели передать в тюрьму на Принц-Альбрехтштрассе книгу и немного сластей. После двух пересадок они вышли на Анхальтском вокзале в центре города. Дальше им пройти не удалось. Американцы бомбили практически беззащитный Берлин, а потому пассажирам запретили покидать здание вокзала.

Это был самый страшный налет на обескровленный город. Более тысячи бомбардировщиков в сопровождении почти стольких же истребителей выстроились, по выражению газеты Министерства обороны США, в «летающий клин» почти в полтысячи километров длиной и сбросили на город 2500 тонн бомб. Пять квадратных километров превратились в океан огня. Были разрушены вокзалы и газовая станция. Министерство авиации, Рейхсканцелярия и штаб гестапо чудом устояли.

Напуганные наступлением Красной армии, в Берлин прибыли около трех миллионов беженцев — население города увеличилось почти вдвое. Из-за этого жертвы были настолько велики, что времени на нормальное захоронение тел не было. Многих кремировали прямо на улицах или хоронили в братских могилах. Группе шведов удалось выехать из Берлина поездом сразу после бомбардировки. Один из них сказал о Берлине так: «Это был конец света!»[869]

В те выходные у Бонхёфферов был гость. Врач из Штутгарта Рольф Шлейхер приехал, чтобы присутствовать на суде брата. В субботу утром он отправился в народный суд, надеясь подать прошение о помиловании, чтобы спасти жизнь Рюдигера и Клауса Бонхёффера. Когда началась бомбардировка, он находился на вокзале на Потсдамерплац. После отбоя воздушной тревоги Шлейхер направился к зданию суда, которое тоже сильно пострадало. Его окружали дымящиеся руины.

Шлейхер услышал, как кто-то зовет доктора. Среди обломков лежал мужчина без сознания. Шлейхер подбежал и опустился на колени: перед ним лежал хладный труп Роланда Фрейслера. Он проводил судебное заседание (иногда суд заседал и по субботам). Когда прозвучала сирена, он замешкался в зале суда, собирая бумаги. На него рухнула огромная колонна. В том же здании, ожидая вызова в зал суда, находился очередной обвиняемый — охранники отвели лейтенанта Фабиана фон Шлабрендорфа в подземное бомбоубежище, и он уцелел.

В тот день Бонхёфферы так и не смогли добраться до тюрьмы гестапо. Им пришлось развернуться и отправиться домой прямо с вокзала — большую часть пути они прошли пешком. Домой они пришли покрытые пылью и пеплом. Карл сказал, что он сам, Паула и Эмми были грязны, «как трубочисты»[870]. Через несколько часов вернулся Рольф Шлейхер и сообщил потрясающие новости о судье Фрейслере: «Мерзавец сдох!»[871]

В среду Паула и Карл Бонхёффер вновь попытались доставить Дитриху подарки ко дню рождения. До тюрьмы они добрались без происшествий. Охранник посылку принял, но увидеться с сыном не позволил. Карл смог лишь нацарапать Дитриху записку. «Во время налета мы находились на Анхальтском вокзале, и это было очень неприятно… На следующий день мы узнали, что с узниками ничего не случилось. Надеюсь, это действительно так»[872].

Через неделю в Берлин вернулась Мария фон Ведемейер. Она доставила родных в Целле и дождалась прибытия матери. Четырнадцатого февраля она вместе с Бонхёфферами отправилась в тюрьму. Они хотели передать Дитриху еще одну посылку и подать прошение о свидании. Здание выглядело почти пустым. Не хватало даже охранников, чтобы принимать посылки, но это было уже не важно. Им сообщили, что заключенного Бонхёффера перевели и его местонахождение неизвестно.

Мария отчаянно пыталась узнать, что произошло с ее женихом. Она отправилась в генеральный штаб и получила документы для поездки в Бундорф, где жили ее кузина Хези и барон Дитрих фон Трухзес. Но оставаться у них она не собиралась. Из Бундорфа было легко добраться до Дахау и Флоссенбюрга, где находились самые большие концлагеря Германии. Может быть, Дитриха перевели туда?

Мария собрала теплую одежду и отправилась на юг — двадцатилетняя девушка в одиночку пробиралась по стране, охваченной хаосом. Сначала она остановилась в Дахау, близ Мюнхена, затем отправилась во Флоссенбюрг, где последние четыре с половиной мили пришлось идти пешком. Как и в Дахау, охранники вели себя вежливо, но никакой информации о заключенном Бонхёффере не сообщили. Измученная Мария 19 февраля отправила матери открытку. «Кто знает, где он, — писала она. — В Берлине мне ничего не сказали, во Флоссенбюрге ничего не знают. Ситуация безнадежная. Что мне делать?»[873]

Она решила вернуться в Бундорф к родственникам, чтобы отдохнуть и немного позаниматься с детьми. Патциг находился в руках Красной армии, и возвращаться туда было слишком опасно. Сделать что-то для Дитриха в Берлине она тоже не могла. Кроме того, город стал практически непригоден для жизни. Количество мяса по карточкам уменьшилось до 250 граммов в неделю на человека. Повсюду открывались столовые для неимущих. Купить одежду, белье и обувь было невозможно — берлинцы просто оборачивали ноги газетами, когда последние ботинки разваливались.

И все же на открытке, которую Мария отправила матери, был напечатан призыв — абсурдное напоминание властей, что немцы должны высоко держать голову и осознавать главные приоритеты: «Вся жизнь фюрера — это борьба, тяжелый труд и заботы. Давайте же облегчим его груз, как только можем»[874].

В Берлине Паула и Карл Бонхёфферы не знали, что делать. Поэтому они оставили письмо сыну в тюрьме гестапо, не зная, доставят ли его туда, где он сейчас находится. «Мои мысли денно и нощно с тобой, — писала Паула. — Надеюсь, ты можешь работать и читать и не слишком подавлен. Господь поможет тебе и нам в это трудное время. Твоя старая мать».

И короткий постскриптум: «Мы остаемся в Берлине, что бы с нами ни случилось»[875].

64

Бухенвальд

Во время налета 3 февраля штаб гестапо сильно пострадал.