беспорядки, произошедшие в Одессе в июле 1903 г., хотя они потребовали вызова в город воинских частей, находившихся в это время в их летнем лагерном расположении. Не взволновали общество и беспорядки, возникшие осенью 1903 г. на заводах Екатеринославской губернии. Еще меньшее впечатление произвели волнения на Кавказе (в Шуше, Нухе, Елизаветполе), которые связывали с суровыми мерами, принятыми по отношению к армяно-григорианской церкви, имущество которой было принято в казенное управление, а глава ее, католикос Мкртич, заточен в монастырь. Мера эта была принята по предложению главноначальствующего на Кавказе кн. Г.Голицына и в общем не одобрялась Плеве, однако общественное мнение приписывало и ее ненавистному министру внутренних дел.

Действительно, к этому времени всякое действие и даже всякое событие, вызывавшее неудовольствие и неодобрение общественного мнения, целиком приписывалось Плеве. С особой резкостью сказалось это по поводу двух событий, хотя и весьма различных по их значению, но едва ли не в равной степени вызвавших озлобление против Плеве, так как возникновение обоих общественность приписывала Плеве, а именно еврейский погром в Кишиневе и наша война с Японией.

Произошедший в апреле 1903 г. кишиневский еврейский погром был приписан инициативе Плеве не только русской общественной мыслью, но и западноевропейской прессой. Погром этот принял совершенно необычайный размер. Производился он в течение двух дней — 6 и 7 апреля, причем 45 человек было убито, 71 тяжело ранен и 350 получили легкие поранения. Еще значительнее были имущественные повреждения: разгрому подверглись 700 домов и 600 лавок, количество же растрепанных перин, без которых даже бедные евреи не обходятся, было столь значительно, что весь воздух в городе был заполнен содержавшимися в перинах пухом и перьями.

Русская пресса по цензурным условиям не имела, разумеется, возможности воспроизвести на своих столбцах упорно распространявшуюся революционными элементами нелепую сказку, что погром этот не только сознательно не был прекращен властью в самом начале, а, наоборот, был искусственно вызван администрацией[350]. В ином положении была иностранная пресса, значительная часть которой находилась в еврейских руках. Легенда о том, что русская правительственная власть не только не удерживает население от еврейских погромов, а, наоборот, поощряет его в этом направлении, распространялась и ранее. Распространение это обусловливалось желанием международного еврейства доказать, что население, производящее погромы, отнюдь не питает недружелюбных чувств к проживающему с ним бок о бок еврейскому населению, а искусственно натравливается на него властями. Еврейство, согласно этой легенде, являлось тем деривативом, тем козлом отпущения, на которое русское правительство стремилось направить неудовольствие населения своим тяжелым материальным положением, зависящим, по существу, от неправильной экономической политики самого правительства. Абсолютная вздорность этой легенды едва ли требует доказательства. Можно так или иначе объяснять недружелюбное отношение к еврейству населения городов и местечек так называемой местности еврейской оседлости; можно признавать или отрицать эксплуатацию христианского населения живущим среди него еврейским элементом, но нельзя отрицать самого факта глухой неприязни русских народных масс к этому племени, неприязни, легко переходящей по самому незначительному поводу в жестокую злобу, принимающую самые дикие выражения.

Тем не менее легенда эта не только распространялась, но находила даже в русской среде множество лиц, принимавших ее на веру и даже безусловно убежденных в ее справедливости. Вслед за кишиневским погромом она получила всемирное распространение. Воспроизведена она была не только в западноевропейской, но и в американской печати, причем на столбцах ее появилось даже апокрифическое письмо министра внутренних дел бессарабскому губернатору[351] от 25 марта 1903 г., помеченное «совершенно секретно», следующего содержания:

«До сведения моего дошло, что в вверенной вам области готовятся большие беспорядки, направленные против евреев, как главных виновников эксплуатации местного населения. Ввиду общего среди городского населения беспокойного настроения, ищущего только случая, чтобы проявиться, а также принимая во внимание бесспорную нежелательность слишком суровыми мерами вызвать в населении, еще не затронутом революционной пропагандой, озлобление против правительства, вашему превосходительству предлагается изыскать средства немедленно по возникновении беспорядков прекратить их мерами увещания, вовсе не прибегая, однако, к оружию»[352].

Плеве признал нужным в особом правительственном сообщении огласить содержание приписанного ему письма, сопроводив его, разумеется, заявлением, что не только письмо это вымышленное, но что вообще никаких ни писем, ни сообщений бессарабскому губернатору с предупреждением о готовящихся беспорядках от министра внутренних дел послано не было. Однако последствия этого правительственного сообщения получились обратные тем, которых ожидал Плеве. Вымышленное письмо было перепечатано нашей прессой, разумеется, с сопровождавшим его опровержением, но без всяких комментариев, что лишь распространило и утвердило в русском обществе веру, что погром был вызван искусственно. Этому же, несомненно, содействовала высылка из России корреспондента газеты «Times», некоего Braham'a, вообще снабжавшего эту газету корреспонденциями, изобиловавшими вымышленными сведениями враждебного для России свойства, но особенно напиравшего на прямую причастность русской администрации к кишиневскому погрому. Мера эта, сама по себе совершенно бездоказательная, конечно, не остановила того потока грязи, которую лили на Россию и ее правительство некоторые иностранные органы прессы, причем как «Times», так и ее корреспондент Braham лишь усилили свои нападки на русский государственный строй, и в частности на министра внутренних дел Плеве.

Словом, кишиневский погром еще более сгустил ту атмосферу ненависти, которая понемногу окружила Плеве не только в русском общественном мнении, но даже и в иностранном, хотя в этом тяжелом происшествии он ни в каком отношении повинен не был. Формально это можно доказать тем, что бессарабский губернатор Фон-Раабен, не сумевший вовремя остановить еврейский погром, был немедленно уволен в отставку с присвоением ему лишь полагавшейся по закону пенсии, как известно, совершенно нищенской[353]. По этому поводу я имел случай лично беседовать с Фон-Раабеном, разумеется, старавшимся оправдать свои действия и сваливавшим всю вину на военное начальство, которому он фактически

Наконец, отсутствие всякого участия администрации в организации еврейских погромов проявилось в полной мере весьма скоро, а именно осенью 1904 г., когда подобные погромы произошли при управлении Министерством внутренних дел кн. Святополк-Мирским в Ровне Волынской губернии, Александрии — Херсонской и Смеле — Киевской, причем в этом местечке были разгромлены 172 еврейские лавки. Подозревать кн. Мирского в устройстве погромов едва ли кто решится. Впрочем, это признала и еврейская пресса.

Газета «Новости», издававшаяся евреем Нотовичем[354], после жестокого еврейского погрома, произошедшего в 1905 г. в Томске[355], приписать который правительству не было никакой возможности, разразилась громовой статьей против русского народа. Она писала, что до сих пор еврейство почитало своим врагом правительство самодержавной России и ему одному приписывало все испытываемые им в России бедствия. Но теперь еврейство убедилось, что враг его — весь русский