Шрифт:
Закладка:
– Не будьте дураком, юноша, – перебил Бениньо. – Я знавал людей, что умерли от антонова огня, пренебрегши пустяковой занозой. В следующий раз извольте заниматься своими делами, предоставив мне самому решать, нужно ли мне заниматься моими.
– Да, доктор… простите… – Совершенно смешавшись, Годелот умолк.
Бениньо же закончил перевязку, хладнокровно сложил свои склянки и прочие принадлежности ремесла обратно в корзину и опустил засученные рукава.
– Да, Оскар приготовил для вас кое-какой еды. – Врач вынул из корзины полотняный узелок и протянул шотландцу. – Непременно поешьте, чтоб восстановить силы. Надеюсь, вам удастся уснуть.
Оставив на полу фонарь и отмахнувшись от благодарностей, он двинулся к двери. Но, уже берясь за кольцо, остановился и пытливо посмотрел на арестанта.
– Вас зовут Годелот, верно? – спросил Бениньо неуловимо смягчившимся тоном. – Я, возможно, не должен лезть не в свою… м-м-м… епархию, но все же хочу сказать вам: вы все делаете правильно, юноша. Вам еще не раз за это достанется, но все же держитесь выбранного пути.
Шотландец недоуменно нахмурился:
– Простите, доктор, я не совсем…
– Не покоряйтесь никому и никогда не спускайте обид, – спокойно пояснил Бениньо, – всегда держитесь своих убеждений. Слабые будут ненавидеть вас за это, но что вам за дело до слабых? Поверьте, если полковник Орсо и умеет что-то ценить в людях, так это силу духа. Он кондотьер и, как это и пристало командиру, всегда требует покорности. А посему вам не снискать его фавора. Но у вас будет его уважение. А это стоит куда дороже целой спины и лишнего выходного. – Секунду помолчав, врач кивнул растерянному узнику. – Если поднимется жар или же вы почувствуете в ранах болезненную пульсацию, пошлите за мной. Доброй ночи.
В двери снова лязгнул ключ, и Годелот опустился на нары. Огнедышащая боль в спине сменилась тянущим нытьем, и даже озноб, казалось, приутих. Шотландец развязал узелок, ощущая, что голод померк, заслоненный раздумьями.
Что за удивительный человек этот доктор… Его мастерство и радение о недужных понятны, едва ли герцогиня Фонци держала бы при себе ленивого шарлатана. Но странная проницательность и какая-то особая сдержанная человечность Бениньо поразили Годелота. На миг вспомнился несчастный пастор Альбинони. Он тоже умел неожиданными и простыми словами вдруг коснуться потаенной струны любой натуры.
Ярко освещенный фонарем каземат стал куда дружелюбней, даже мох на потолке вдруг показался шотландцу шелковисто-зеленым и вовсе не отвратительным. Хлеб в узелке был свежим, вода – прохладной, и вскоре Годелот совсем воспрянул духом.
Ночью, когда послышались команды к смене караула, он погасил фонарь и с легким озорным чувством растянулся на нарах. Было бы совсем куражно, если бы знать наверняка, что сегодня вместо него на часах кукует Морит.
Утром вместе со скудным завтраком слуга принес Годелоту небольшой прямоугольный сверток. Развернув его, шотландец онемел от восторга: внутри была книга. Заголовок гласил: «Данте Алигьери. Божественная комедия».
Под обложкой Годелот нашел короткую записку: «Я слышал, вы грамотны. Надеюсь, эта книга поможет вам скоротать время. Л. Бениньо».
* * *
Благодаря неожиданной любезности врача срок ареста прошел для шотландца почти незаметно. Раны, хотя причиняли немало мучений, начали заживать, не принеся за собой сопутствующих хворей. Молчаливый Оскар трижды в день приносил узнику еду, и Годелот прятал книгу под мешковину – он не был уверен, разрешены ли ему подобные вольности, и не хотел ставить доктора Бениньо в неловкое положение.
«Божественная комедия» потрясла подростка. Воспитанный в среде, где религия считалась неотъемлемой частью повседневного бытия, он привык воспринимать рай и ад как некие сами собой разумеющиеся понятия, не вникая в их суть. В проповедях все сводилось к вечным мукам или непреходящему блаженству, и этих определений Годелоту было достаточно.
Тот, кто не знал настоящих невзгод, может более философски рассуждать о муке и блаженстве. Но простолюдину шестнадцатого века не нужно было сложных формул.
Жизнь полнилась превратностями, и «вечные муки» были вполне ясной перспективой: голод, за которым не последует урожая; войны, что никогда не сменятся миром; эпидемии, что не сойдут на нет, пока останется хоть одна живая душа. За что все это? Всевышнему виднее. Каждый грешен на свой лад, и остается лишь терпеть не ропща.
С «вечным блаженством» же все было еще проще. Если не будет голода, войн и болезней – вот вам и рай, чего больше? А уж как удостоиться этого рая, вам расскажет каждый сельский пастор, и первым советом будет не опаздывать к мессе, почитать самого пастора и чистосердечно исповедоваться в своих несовершенствах. Прочее же – не вашего ума дело.
Отец Альбинони не любил рассуждений о рае и аде. Он лишь туманно намекал, что все это сказки, что ад у каждого человека свой, а уж чертей и ангелов куда больше на бренной земле, чем за ее порогом.
Эти теории были малопонятны Годелоту, но священник, обычно словоохотливый, лишь качал головой и утверждал, что в свое время мальчик дойдет до этого сам, спешить не надобно.
И теперь описанные в книге девять кругов ада открыли для Годелота совершенно иной, неизведанный и запретный мир.
Здесь муки не были прихотью равнодушно-суровых Небес, здесь каждому чудовищной мерой воздавалось за собственные грехи, и грехи эти сводились вовсе не к поеданию мяса в постный день. Похоть, ложь, скупость, гнев, насилие… Все, чем до краев полна человеческая жизнь, чему всегда находится сотня оправданий, чему научились придумывать героические имена, чем многие гордятся, будто подвигами. А самый страшный грех, хуже которого не измыслил сам Сатана? Предательство. С ним не равнялось даже самоубийство.
Превозносил же странный автор удивительной книги вовсе не знание наизусть молитв и своевременное посещение церкви. В раю помещались любовь и мудрость, справедливость, верность словам и обетам, а также готовность пожертвовать ради всего этого собой и своими интересами.
Годелот прочел книгу за три дня, часто перечитывая тот или иной абзац и подолгу над ним размышляя. Порой становилось до дрожи страшно – слишком простые и обыденные грешки приводили в один из ужасных кругов описанной преисподней. Обрести же рай было задачей весьма непростой и требовало немалых душевных сил и отваги.
Впечатлительный подросток забывал, что читает книгу, сочиненную обычным смертным человеком. «Божественная комедия» казалась ему едва ли не текстом из Библии.
За этим захватывающим занятием незаметно промелькнули дни ареста, и настал вечер, когда Фарро вновь явился за подчиненным.
– Здорово, малец, – прогудел он вполне благосклонно, – тихо сидел, вот и умник. Ступай теперь, умойся, рубашку смени – да к полковнику. Чегой-то
