И вдруг что-то грохнуло внутри дома, лязгнули запоры, дверь приоткрылась. Передо мной стояла миловидная хрупкая женщина и немо смотрела на меня.

– Можно Эдуарда Александровича, – спросил я.

– К сожалению, он ушёл 13 августа. Уже сороковины отметили.

– Ох, извините за бестактность! – ляпнул я. – Соболезную…

– Войдите в дом, чайку отведайте. Помяните раба Божьего…

Я подчинился. Вошёл внутрь.

В доме было прохладно и чуточку сыро. На полу ваялось несколько нераспечатанных писем. Я поднял их: одно из Германии, конверт из ЮАР с официальной печатью, три открытки и журнал «GEO». Я положил все это на узкий столик и прошел в гостиную. Вся мебель была покрыта белой тканью и окутана тайной, словно восточная женщина в длинных, до земли, одеждах. Свет, сочившийся сквозь яркие маслиновые шторы, окрасил убранство комнаты бледно-золотым цветом, и у меня перехватило дыхание от этой застывшей во времени красоты. Я подошел к столику, где лежали конверты, несколько чистых листов бумаги и ручка, и обнаружил там белую карточку в черной рамке. На ней витиеватой русской вязью было выведено:

«Нашего дорогого друга Эдуарда Александровича Хлысталова больше нет с нами. Господь призвал его к себе 13 августа 2003 года. Да упокоится душа его с миром».

Вот и все. Конец бесконечной истории. Эдуард Хлысталов ушёл от нас, живущих на земле. А с ним ушла моя надежда преодолеть наваждение Булгакова. Я сжал карточку в руке и безотчетно принялся тереть большим пальцем наклонные черные буквы, словно пытаясь уничтожить смысл написанного. В мое тело, внезапно ставшее пустым, ворвался холодный ветер, на глазах выступили слезы. Куда же теперь идти?

Я посмотрел влево. Прямо передо мной была книжная полка, на которой стояли книги всех мыслимых и немыслимых форматов и размеров.

У самого края полки располагались большие роскошные подарочные альбомы. Я увидел издание, выпущенное в Москве «Энциклопедия Булгакова. Альбом».

Я принялся листать Булгаковский альбом. На первой странице оказался рисунок комнаты в Киеве, где родился Булгаков. Но она не была той клинообразной формы, о которой писал Сахаров в письме Захарову. Я вспомнил, что семья Булгаков сменила квартиру вскоре после рождения Булгакова. На той же странице я увидел фотографию записи о крещении маленького Миши в книге регистрации церкви. Дальше я обнаружил портрет дедушки Булгакова, Булгакова-старшего, – портрет, который Булгаков хранил до конца своих дней и который потом, как уверяла подпись, «перешёл к его пасынку Сергею Шиловскому, а после него – к другим потомкам великого писателя». Затем я увидел гравюрное изображение Булгакова – нахохленный птичий профиль в напудренном парике и высоком кружевном воротнике. Наткнулся я и на портрет брата Булгакова – Николая, человека с угольно-черными волосами, в очках с тонкой стальной оправой. Выражение его лица было до того крайне озабоченным, что я не сдержал улыбки. В альбоме была и посмертная маска Булгакова – впалые щеки, изможденное лицо… Мне показалось совершенно естественным, что я смотрю на нее именно здесь, в этой комнате, окутанной белой тайной, напоенной золотым светом и неправдоподобной тишиной.

Неужели, думал я, здесь, в этой комнате, и упокоится та неукротимая, шальная сила, которая владела не только Булгаковым, разрушая его тело и дух, но и Карелиным, Ляминым, Поповым, Хлысталовым и, наконец, мною? Сколько еще людей подхвачены ею, этой безжалостной пляской файеров, разрывающей человека огненными факелами на части и несущих его осколки – по крайней мере, так случилось с многими – прямо в объятия смерти?

Мне показалось очень подозрительным, что в альбоме, где сотни иллюстраций и подписей на нескольких языках, отсутствует портрет доктора Захарова, литературоведа Попова. Странное упущение, особенно если учитывать, что энциклопедия издана в Москве, причём с немецким педантизмом. Где же великий и грозный Попов и «некий» доктор Захаров, врачевавший Булгакова шесть месяцев до самой смерти?

Кто еще попал в эти бескрайние сети после гибели Булгакова? Лямин? Или Слёзкин, Калужский, Ермолинский?

Произнеся последние слова вслух, я вспомнил открытку Эдуарда Хлысталова: «Вам ничего не говорит фамилия Меркулов?..». С надеждой, вспыхнувшей заново, я открыл тяжелый фолиант. Чернобелые фотографии колоссальных статуй: воители на конях; величественная женщина с копьем, удушаемая огромными змеями; умирающий кентавр; обнаженный Геракл, натягивающий тетиву лука… Далее – Адам: прекрасное, мужественное тело, схваченное желанием, и стыдливо склоненная голова. Никогда прежде я не видел ничего подобного. Гений скульптора, сплавленный со страстью, приковывал мой взгляд к каждой странице. Я видел головы и торсы, искаженные, изломленные в диком порыве, но выполненные с величайшей точностью. Я почувствовал, что Меркулов, как и Булгаков, стал полем битвы двух сил, одна из которых была безудержным желанием самовыражения, а другая – стремящимися укротить ее жесткими рамками классического стиля. Жертвы этой битвы буквально кричали с каждой страницы альбома; казалось, Меркулов успевал обуздать яростную творческую стихию и запереть ее в камень или бронзу ровно за миг до того, как одна из противоборствующих сил окончательно погубит другую…

Я засмотрелся на торс обнаженного воина: меч занесен над головой, левая рука взмыла вверх, могучие пальцы угрожающе растопырены, черты лица искажены яростью, рот растянут воинственным кличем… Были и женские фигуры: статная пышногрудая Пенелопа, печально склонившая милую головку в ожидании Одиссея.

Наконец я наткнулся на то, что искал. На странице 162 царствовала голова Булгакова. Но это был не Булгаков из подарочного издания «Энциклопедии»; не конфетно-приторный Булгаков с моноклем в глазу– этакая смесь из Джимми Стюарта и Роберта де Ниро девятнадцатого века; не Булгаков из причесанной биографии в серии ЖЗЛ профессора Варламова. На меня смотрел больной и немощный Булгаков в период его последних ночей с врачующим доктором Захаровым. Глаза Мака лучились жизненной энергией, которой, однако, не было дела до его осунувшегося лица, сгорбленной фигуры – того человека или того вместилища, в коем она обитала. Короткие волосы были уложены с классическим пробором, тонкие губы упрямо сжаты, голова слегка наклонена вперед.

Я перевернул страницу и опять оказался лицом к лицу с Булгаковым, или с теми, кого доктор Захаров называл «персонажами» Маки, – каждый из них являл себя в лице и теле карикатуру на великого писателя. Невероятно, чтобы кто-то, спустя много лет после смерти Булгакова, после ухода из жизни доктора Захарова, сумел с такой точностью воплотить в бронзе персонажей «Мастера и Маргариты»!

Неподалеку на полке я обнаружил еще один русский альбом, называвшийся просто «Булгаков».

Обложку украшал бронзовый Геракл. Перелистнув титульный лист, я увидел фотографию самого скульптора Меркулова, который был заметно похож на Булгакова! На следующей странице помещалась цитата великих– очень простая, но меткая: «Быть