Я помню.

– Приятно быть свободным, – заметил, попыхивая сигарой, Хандрел. – Кем, говорите, вы работали, Эд?

– Адвокатом, – ответил я. – Я работаю на вас.

– Хе-хе! Хорошая попытка, но тебе не удастся вовлечь меня в игру. Если я увольняюсь, то раз и навсегда.

И тут я задумался о людях, которые работали в «Манхэттен Виста». Неужели они тоже все внезапно уволились? Или… я не знаю. В этом году резко возрос уровень безработицы. А вдруг это я лишил работы огромное количество людей? Правда, они об этом, конечно, не подозревали. Их образ жизни изменился полностью, как и их память.

Стирание событий из памяти, причем с обратным действием…

Мне следовало быть крайне осторожным. Но я почему-то стал думать о Сюзан. Я решил вернуться домой и пригласил с собой Хандрела. Подумалось, что знакомое прелестное личико Сюзан поднимет мне настроение.

Когда мы вошли в квартиру, смуглый мужчина с каштановыми волосами занимался с моей женой любовью. Судя по их виду, для них это было вполне привычное занятие. В мужчине я узнал сына Хандрела, Бена.

Хандрел что-то возмущенно промямлил. Сюзан вырвалась из объятий любовника и забилась в угол, она выглядела испуганной до смерти. Бен облизал пересохшие губы и встал передо мной, бессильно опустив руки. Я не понимал, чего он ждет от меня, – может, убийства?

– Послушай, Эд, – сказал он. – Ты не…

Он замолчал, потому что я просто стоял и, покачиваясь, смотрел на них. Рядом Хандрел судорожно ловил ртом воздух – он и впрямь был потрясен увиденным. В своем сыне он души не чаял.

А перед моими глазами уже возникали другие картины.

Сюзан. Прогулки в парке… Лунный свет на зеркальной глади Гудзона… Слепая влюбленность, ночь, когда я сделал ей предложение… Милые безделушки, придающие нашей квартире домашний уют… Как она ела маленькими кусочками тост за завтраком, как мило морщила носик, когда улыбалась… Я вдруг увидел все это совершенно в другом свете. Сюзан. Бен, стоящий передо мной, виноватый, робкий, испуганный…

Не может быть, чтобы я был таким идиотом. Чтобы любил эту женщину и доверял этому мужчине. Они ненастоящие. Они…

Их здесь уже не было. Сюзан и Бен исчезли!

– СЮЗАН! – закричал я.

– Сюзан? – удивленно спросил стоявший рядом Хандрел. – В чем дело, Эд? Я не знал, что у тебя есть подружка.

Я расхохотался:

– У меня есть подружка? Ага! Хандрел, ты просто… О мой бог! – Я тяжело опустился на кушетку и глубоко задумался.

Хандрел, подняв седые брови, посмотрел на меня:

– Женщины опасны, Эд. По крайней мере, для твоей репутации. Тебе давно следовало бы подумать о женитьбе.

– У тебя есть сын по имени Бен? – спросил я.

Хандрел долго молчал, а потом очень тихо и осторожно спросил:

– Ты нормально себя чувствуешь? Я хочу сказать, что спиртное здесь ни при чем. Я же ясно это вижу. Ты ведешь себя очень странно.

– У меня разыгралось воображение, – сказал я. – Я вообразил, что у меня есть жена Сюзан, а у тебя – сын Бен. Но ведь это не так, верно? Я их выдумал.

Я встал, подошел к буфету и налил выпить. Вспомнил, что Сюзан почему-то хранила в буфете свою сумочку. Как и следовало ожидать, сумочки там не оказалось.

Я влил себе в глотку чистое виски. Вскоре Хандрел напился до бесчувствия. Я отвез его домой на такси, сунув пару бутылок виски в карманы. Я был безрассудно, отвратительно, тошнотворно пьян. И той ночью…

Я начал во всем сомневаться!

Все потеряло стабильность и прочность, алкоголь смазал очертания окружающего. Помните величественный мост Метрополитен через Гудзон, построенный в 1934-м на Семьдесят второй улице? Конечно не помните. А он существовал, пока я не стал в этом сомневаться.

Помните «Титанию», английский пароход, самый большой в мире, который пришвартовался в Нью-Йорке за несколько дней до «Куин Мэри»? Чудовищно огромный лайнер, просто бегемот. Так вот, «Титания» существует теперь только в моей памяти.

Помните… черт, какая разница? Вы не помните, потому что не можете помнить. Единственное, что спасло Землю, – это старое доброе шотландское виски.

Потому что я начал сомневаться в существовании Земли, – но, к счастью, вырубился в Центральном парке, прежде чем сомнения успели укорениться.

Вот и все. Я проснулся, пошел домой и написал все это. Как и следовало ожидать, у меня было ужасное похмелье. И мои пугающие способности продолжают дремать во мне. Какова их природа, я не знаю.

Я сижу за своим столом, усталый, с напряженными до предела нервами, мой организм временно отравлен алкоголем. Я не знаю, что будет дальше. Потому что все вокруг кажется мне ненастоящим. Например, эти часы на столе… Какие часы?

Да. Это продолжается. С чего мне вообще вздумалось сомневаться в реальности материальных трехмерных предметов, которые, безусловно, существовали? Это еще можно было бы понять, когда речь идет о чем-то неосязаемом – например, о любви Сюзан или дружбе Бена. Сюзан… Никто не верит, что у меня была жена. И Бен. Его не помнит даже собственный отец. Здание «Манхэттен Виста». «Титания». Мост Метрополитен.

Но происходят ли эти исчезновения объективно? Быть может, дело только во мне? Тогда «Титания», мост и все остальное – лишь плод моего воображения. Врач назвал бы меня сумасшедшим и, возможно, был бы прав.

Не знаю. Это полное безумие. Этого просто не может быть. Я не могу заставлять исчезать реальные предметы, просто сомневаясь в их существовании. Но все же я…

Ради бога, кто я или что я? Эдвин Кобальт. Кто такой Эдвин Кобальт? Кто-нибудь еще видит, как его пальцы порхают по клавиатуре пишущей машинки? Кто-нибудь видит эту серую рубашку в полоску, что надета сейчас на нем? Я опустил взгляд на синие брюки, расстегнутую жилетку и серый галстук. Что могут доказать органы чувств? Зрение, слух, осязание?

Я начинаю сомневаться в существовании Эдвина Ко…

Послесловие автора. Эта история – чистый вымысел. Эдвин Кобальт – плод моего воображения, потому что, как вы можете убедиться, существование самой рукописи опровергает теорему, на которой она основана. «Способность к разрушению» обладает обратной силой. Когда Сюзан исчезла, исчезли ее вещи, одежда и все, тесно связанное с ней. Естественно, если Сюзан Кобальт никогда не было, в этом мире нет места для ее сумочки или предметов одежды.

Аналогично, если бы Эдвин Кобальт исчез, в этом мире не могло быть и рукописи, написанной им, то есть человеком, которого никогда не существовало.

Тот факт, что я недавно переехал