Шрифт:
Закладка:
Шлиссельбургский батальон, миновав Балтийский вокзал, по шпалам двинулся прямиком к Лигову.
32. У старой ольхи
В этот день на рассвете было отдано два приказа: по армии Юденича — ворваться в Петроград; по войскам Советов — контратаковать и отбросить неприятеля.
Наступал один из самых тяжелых, решающих дней в обороне красного Питера.
Штаб Шлиссельбургского батальона занял полуразвалившийся овин на окраине Лигова. Роты пошли вперед. Связисты разматывали катушки с проводом, вминали его в землю, закидывали хворостом, лежалым сеном.
Через каждые полчаса в штабе гудели продолговатые деревянные коробки полевых телефонов. Командиры рот сообщали:
— Прошли сосновую рощу. Золотопогонников не видать.
— Прошли мельницу и запруду. Впереди деревня Новоселье.
Ротам велено остановиться в Новоселье и наладить связь с соседними частями.
Белые били по деревне шрапнелью. Снаряды, завывая, прорезали затянутое дымом небо: «У-у-ух! У-у-ух!» Осколки тоненько свистели, вжикали, барабанили, смотря по тому, что встречали на своем пути — землю, прелые листья, дерево.
Бойцы, пригибаясь, держа на весу винтовки, бежали к хатенкам, видневшимся в редком ельнике.
Вишняков и Чекалов откинули низенькую, тяжелую дверь. Растянулись на полу — отдышаться. Иван в темноте обшарил бревенчатые стены. Что-то сорвалось с крюка, загремело. В углу пискнуло, завозилось.
— Кто тут? — окликнул Иван и, стукнув затвором ружья, еще раз спросил: — Кто тут?
Он долго чиркал отсыревшими спичками. Зажег валявшуюся возле печи щепку, воткнул ее между кирпичами. Из вороха тряпья в углу поднялась старуха и, едва переставляя непослушные ноги, пошла на огонь. В полах её овчинного полушубка, прижимаясь к иссохшей груди, прятался мальчонка лет трех-четырех.
— Бабушка, — крикнул Иван, — да стой ты, стой!
Старуха пошла на голос. Столкнулась с Вишняковым. Ее дрожащие пальцы дотронулись до шинели, задержались на плечах, пробежали по лицу.
— Милый, ты кто? — спросила она. — Из каких будешь?
— Да ты не пугайся, бабушка, — старался успокоить ее Иван.
— Ты оттоль? — настаивала старуха, махнув в сторону зарева, видневшегося в окне. — Или наш, из Питера?
— Мы свои, — выступил вперед Чекалов, — красные, из Петрограда.
Он произносил эти слова и думал о том, как глубоко расколот мир, если эта старая женщина обращается к незнакомым людям прежде всего с вопросом: наши или не наши. Старуха подошла к Чекалову, легко и быстро прикоснулась к нему пальцами.
В это время мальчонка открыл один, потом другой карий глаз и прошептал:
— Теперь можно глядеть? Не страшно?
Иван принял его из старухиных рук, спрятал в свою шинель и спросил:
— Скажи на милость, бабушка, ты-то что здесь делаешь, на фронте?
— Для тебя фронт, — коричневые пальцы вытерли открытые, невидящие глаза, — а я тут сына и внука вырастила… Сын-то вроде вас, воюет, невестка в Питере. Вот мы и остались вдвоем с внучонком…
— Так ведь в селе ни души, все подались прочь, одни вы остались.
— И мы со всеми уходили, — объяснила старуха, — только снарядами нас, новосельских, по лесу разогнало. Я покликала своих, никого не нашла, вот и вернулась в хату… Незрячая я. Тени вижу, свет вижу, ночь от дня отличаю. А больше ничего… Может, кипяточку хотите? — спросила бабка.
— У тебя и кипяток есть? — сказал Иван. — Богато живешь.
Старуха вытащила из печи чугунок. Задвигала на столе чашками.
Вишняков, посадив мальчугана на колени, кормил его размоченными в теплой воде сухарями.
Пламя за окном разгоралось все ярче.
— Что горит-то? — спросил Николай.
— Сергиева пустынь, — ответила бабка.
Станцию Сергиево она назвала старым именем. На станции находились белые.
Николаю нестерпимо больно было, что враг так близко и коренные жители этого края прячутся от него, дичают в беде. Он чувствовал себя в ответе за все: за старуху, за ее внучонка, за деревню с веселым именем Новоселье, простреленную насквозь снарядами… Раз у него ружье в руках, он за все в ответе!
Грустное раздумье прервал шорох. В сенях нащупывали скобу. Стукнула дверь. В хату ввалился человек, весь в грязи. Он устало отмахнулся от направленных на него винтовок и сел на порог.
— Ты кто? Откуда? — спросил Чекалов.
Вместо ответа вошедший рванул ворот гимнастерки. Мелькнула полосатая тельняшка.
— Где командир? — спросил матрос.
— Пойдем! — Иван повел его к ротному.
Возвратясь, Вишняков сказал бабке, что ей с внуком надо спрятаться.
— Сейчас тут стрельба будет. Подпол есть у тебя?
Надежно укрыв хозяев хаты, Вишняков и Чекалов вышли на улицу. Мокрый снег сразу облепил лица, руки.
— Морячок-то этот, — шепнул Иван, — от курсантов, что за Сергиево дерутся. Вместе действовать будем.
Николай вернулся в хату и отдал старухе весь хлеб и сухари, бывшие в его мешке.
— Где собирается рота? — спросил он Ивана. — Пошли!
За крайними избами Новоселья начинался перелесок. Батальон рассыпался вдоль кочковатого поля. Передвигались осторожно, от дерева к дереву.
Перестрелка слышалась со стороны Сергиева. Казалось, до того места, где воевали курсанты, не меньше версты. Ноги скользили в глинистой земле. Бойцы оступались, тихонько переругивались. Главное — курить нельзя; хоть дымком бы погреться.
Иван посмотрел на товарищей. Все перемазались в глине. Голенища сапог, полы шинелей в рыжих пятнах. Чекалов подмигнул ему, усмехаясь: «Вот какие мы красивые». Он пробовал сбить комья с отяжелевших подошв, но на грязь налипала еще грязь. Подоткнул за ременный пояс полы шинели.
На краю прогалины показались люди. Их было много. И они так же чертыхались и оступались в глине. Иван решил, что это свои, он даже хотел крикнуть: «Здоро́во, братцы!» Но «братцы» дали залп. Обрубленные пулями ветки посыпались с внятным шорохом.
Батальон залег. Бойцы падали на еще не покрытую снегом траву, в холодные лужи, без разбора. Такой она казалась родной и спасительной, землица, которую только что поругивали за то, что сырая и скользкая. А всего милее вот тот пенек, та кочка. Дотянуться бы до них, заслониться от вражеской пули. У Ивана голова кружилась от влажного запаха голубики, сизой, прихваченной заморозками, налитой ягоды.
На огонь ответили огнем.
— По врагам революции! — кричали командиры и, помедлив, чтобы дать время изготовиться: — Пли!
— По золотопогонникам — пли!
Белые слышали эти слова, и жалили они их не хуже свинца.
— Эй вы! — орали они меж выстрелами: — Краснопузые шлиссельбуржцы, сдавайтесь! Все равно вам крышка!
Иван посылал пулю за пулей. От сильного движения затвором, от злобы он разогрелся и повеселел. «Вот ведь знают, откуда наш батальон! Ну и пусть, пусть».
Вишняков выбирал цель без торопливости, нажимал спуск и следил, как падает отстрелянный горячий патрон. Справа и слева застучали пулеметы. «Обходят, дьяволы, обходят!» Бойцы
