Шрифт:
Закладка:
Борис Жадановский, по виду подросток, богатырь духом, где ты сейчас? Тебя не согнула ни Орловская тюрьма, ни Курская, ни Херсонский централ — тяжкая расплата за знаменитый шлиссельбургский бунт… Революцию ты встретил в Херсоне и сразу — в борьбу. Но подкосила грудная болезнь.
Друзья отвезли тебя на юг, в Ялту, и поселили в особняке сбежавшего за границу миллионера. В особняке устроили общежитие освобожденных политкаторжан; называлось оно «Гнездышко».
Не усидел ты в этом «Гнездышке». Чуть отдышался, чуть встал на ноги — уже шумишь в Ялте. Гласный Думы, потом товарищ председателя городского Совета и редактор ялтинских «Известий» — мало ли работы найдется для верных рук? Но вот ты уже начал перепалку с меньшевиками за переход всей полноты власти к Советам. А спор-то решался оружием.
Белое офицерье устроило переворот, захватило Ялту. Тебя, друг Борис, связанного повезли на суд и казнь. Только не легко перехитрить каторжанина, стреляного, битого, видавшего смерть в глаза. Дорогою бежал от палачей. Скрывался в горах, пока не вышибли беляков. И вот ты снова в Ялте, Борис Жадановский, советский комиссар.
Но не смыкай глаз в ночную пору, не застегивай кобуру маузера. Гайдамаки грозой налетели на Симферополь. Они уже в Массандре.
Скорей, Борис, скорей! Поднимай созданную тобой и обученную, ялтинскую Социалистическую дружину. Вот когда пригодилась воинская училищная закалка.
Твоя дружина отбила у гайдамаков Массандру. На всем побережье до Алушты гонишь перед собою беляков.
Удачи тебе и счастья в бою, Борис!..
Под какими звездами пролегает твой путь, доктор Федор Петров? Помнят тебя в Приангарье, в далеком селе Манзурка, месте твоей вечной ссылки. Помнят жители таежных мест доктора, который умеет лечить все болезни. Многих ты спас от смерти.
Революция оборвала ссылку. Вчерашний каторжанин, ты самый уважаемый человек в Иркутске. Рабочие выбрали тебя в городскую думу, а через несколько месяцев большевики старинного сибирского города поставили тебя во главе крупной районной организации.
Только ни мира, ни покоя нет на белом свете. Японцы высадились на Дальнем Востоке. Колчаковцы берут город за городом.
В тайге, куда и охотники не забираются, прокладывают тропу в гулком вековом кедровнике сибирские партизаны. С ними необыкновенно широкоплечий, низенький человек с вислыми усами.
Доброго тебе пути, доктор Петров!..
Где сейчас ты, самый замечательный революционер и воин среди шлиссельбуржцев, пламенный сын Кавказа, наш Серго?
Об Орджоникидзе Иустин знал по рассказам питерцев, по той молве, которую повсюду рождало его бесстрашие. Из якутской ссылки, по рекам и проселкам, по железной дороге, через всю Сибирь, через всю Россию примчался он в Петроград, к Ленину, Когда Владимир Ильич скрывался от агентов Временного правительства, Серго по поручению Центрального Комитета ездил к нему в подполье, в Разлив.
Орджоникидзе был на тайном партийном съезде, который собрался через пять лет после Пражской конференции в Петрограде, на Выборгской стороне, а затем продолжал свою работу в невзрачном доме за Нарвской заставой. Серго был среди тех, кто решал судьбу вооруженного восстания. В октябре семнадцатого он находился рядом с Ильичом в Смольном. Ленин посылал его всюду, где огонь, где опасно и трудно…
В те дни, после штурма Зимнего дворца, Иустин разыскивал своего шлиссельбургского сотоварища. Но в Смольном Жуку сказали, что Серго не то под Красным Селом, не то под Пулковом. Но, может быть, его еще можно застать на Балтийском вокзале. На вокзале сообщили, что Орджоникидзе укатил на паровозе на фронт.
Так и не повидал Иустин человека, вместе с которым долгие месяцы ел баланду на каторжном острове.
Сейчас, как слышно, Орджоникидзе ведет 14-ю армию на освобождение Орла…
Только с победой ты опустишь клинок в ножны, Серго, только с победой! Живи долго, живи, как говорится в твоей любимой поговорке, пока горные реки не потекут вспять. Будь счастлив, человек-легенда, наш шлиссельбургский однокашник!
«Может, и встретимся с тобой, — размышлял Иустин, — разгоним белогвардейцев — и встретимся, ничего тут особенного нет».
Жадановский, Лихтенштадт, Петров, Орджоникидзе… Какие люди, по-настоящему большие люди. Бесконечно много они дали Иустину Жуку, простому рабочему, который в революцию шел на ощупь, оступаясь. Это они научили его понимать и видеть цели великой борьбы.
Ничего другого он не хотел, — и в бою быть их учеником…
«Прощай и ты, шлиссельбургский островок, — мысленно произнес комиссар, — мука моя, каторга и школа».
Иустин поднялся на самый верх четвертого корпуса. Прильнул к проему с обугленным оконным переплетом. Припомнил, как тайком заглядывали отсюда каторжане на избушки Шереметевки, на лес. Каким манящим, недоступно далеким казался тогда этот мир…
Будто колокол гудел в голове Иустина. Он, прыгая через ступени, бегом спустился с лестницы.
Ему не хотелось дольше оставаться на острове. Он уже деловито жил завтрашними битвами. Надо получить инструкции в Смольном. И — в штаб Карельского участка…
На мысу Иустин выпрямился, наполнил грудь осенним холодком. Над стынущим озером поднимался легкий пар.
Прощай, родная Ладога. Нет, до свидания.
31. Город в бою
Шлиссельбургский батальон прибыл в Смольный за боевым приказом.
Батальон разместили в актовом зале. В том самом зале, где два года назад Ленин объявил о победе социалистической революции.
День был сумеречный. Горели люстры. Огни отражались в мраморе колонн. Винтовки, собранные по-полевому, стояли на паркете. Пулеметы, как сторожевые псы, смотрели злым глазом.
У стен подремывали бойцы, — ночью, за сборами, никому не удалось выспаться как следует. Иной, раскинув руки и закрыв лицо шапкой, беззаботно похрапывал. Иной отдыхал, положив голову на сумку с гранатами, будто на самую мягкую подушку.
Иван Вишняков не спал. Он дневалил. Да и разрешили бы, ни за что не уснул.
Никогда прежде он не видел такого великолепного зала. Щуря глаза, Иван смотрел на искристый хрусталь.
Вишняков шагал через спящих. Пускай бойцы отдыхают. Может, скоро — выступать.
Думал Иван о Жуке. Как и многие в отряде, столяр жалел, что Иустин Петрович на другом участке. Все-таки со своими и в атаку идешь посмелей. Конечно, Иустин такой человек, что он повсюду своих найдет. А ведь, поди, скучает без шлиссельбуржцев, без Чекалова.
То, что Чекалов идет воевать рядовым, никого не удивило и не вызвало никаких толков. Бойцы приняли его в свою среду просто, как товарища. Он для них никогда не переставал быть товарищем. Правда, немножко гордились тем, что с председателем Совета у одного костра греются и из одного котелка щи хлебают. Каждый раз старались уступить ему место
