Ельцина в области экономических преобразований и государственного строительства необходимо учитывать важные смягчающие обстоятельства. Ученые оспаривают альтернативы, доступные ему в 1991–1993 годах; мы не можем разрешить эти споры с помощью свидетельств, представленных в данной книге. Тем не менее, если допустить, что в конце 1991 года альтернативных стратегий на практике было мало, то следует отдать должное Ельцину, который наилучшим образом использовал сложившуюся в то время экономическую ситуацию[455]. Аналогичным образом, если считать, что единственными осуществимыми с политической точки зрения альтернативами в 1993 году были наступление реакции или тупиковая ситуация, то надо благодарить Ельцина за поддержку демократических процессов и установление новых конституционных рамок исключительно силой его воли[456]. Кроме того, неудачи Ельцина в построении прочной организационной инфраструктуры оказались связаны с чрезвычайно сложными проблемами, которые президент должен был решить за короткий период времени. Некоторые президенты – в частности, Рузвельт и Шарль де Голль – приняли подобный вызов, создав организации, которые в конечном итоге стали основой государственного регулирования в США и Франции. Ельцин не справился с этой задачей, но он также действовал (несмотря на свой мандат) в значительно более суровых обстоятельствах, чем Рузвельт или де Голль.

Проблемы государственного строительства и экономической трансформации также требовали от Ельцина преодоления препятствий и ограничений гораздо более устойчивых, чем те, с которыми он имел дело в сферах внешней политики и национального строительства. Намного легче заключить сделку с иностранным лидером, чем добиться прочных изменений в культуре и в процессе государственного управления в своей стране. Легче публично говорить о том, как необходима терпимость в межэтнических отношениях, чем доставлять материальное удовлетворение населению. Легче вывести войска из стран Балтии, чем спроектировать и построить действующие регулирующие институты государства. Правильное функционирование «верховенства закона» нуждается в организационных и культурных изменениях, требующих много времени и усилий. Более того, в этих внутренних сферах Ельцин столкнулся с большим количеством политических и административных ограничений, чем во внешней политике. В отличие от Горбачева, у него не было большого аппарата чиновников для обработки информации, которым он мог бы делегировать подзадачи. В 1991–1992 годах ему пришлось буквально на лету создавать так называемую «президентскую администрацию», и он вскоре оказался перегружен ответственностью за принятие решений. Учитывая унаследованные им конституционные недоработки, сопротивление со стороны Верховного Совета, с которым он столкнулся в 1992–1993 годах, помешало бы любым амбициозным усилиям по установлению в России верховенства закона, независимо от того, кто бы находился у власти. Короче говоря, любой лидер, оказавшийся в ситуации Ельцина в конце 1991 года, столкнулся бы с устрашающим набором препятствий на пути реализации последовательной, эффективной и далеко идущей стратегии государственного строительства и экономических преобразований. Ельцину было легче добиться успехов, чем избежать неудач.

Сравнение с Горбачевым помогает избежать двойных стандартов в оценке лидерства. Как и у Ельцина, величайший успех Горбачева заключался в разрушении старой системы и предотвращении ее восстановления. После этого как Ельцин, так и Горбачев добились наибольших успехов в двух сферах политики: Горбачев – во внешней политике и в политической демократизации; Ельцин – во внешней политике и в построении нового политического и национального строя. Как и у Горбачева, руководство Ельцина было на удивление неэффективным в двух сферах: это консолидация нового государства и построение рыночной экономики. И, как и Ельцину, с учетом ограничений, с которыми он столкнулся, Горбачеву, вероятно, было легче (хотя и не «легко» в абсолютном смысле) достичь успехов, чем избежать неудач.

Эти наблюдения могут стать основой для оценки двух лидеров, согласно которой их достижения можно считать по сути равноценными. Возможна следующая аргументация. Оба добились огромных успехов в разрушении политического порядка, который они стремились заменить или уничтожить. Оба получают смешанные оценки за эффективность своих усилий по построению системы. Сферы, где они добились успехов и испытали неудачи, были аналогичны, что говорит о том, что они сталкивались с аналогичными ограничениями и воспользовались аналогичными возможностями.

Следовательно (продолжая аргументацию), если считать, что Горбачев «успешно» проводил уступчивую внешнюю политику, то следует отдать должное Ельцину за то, что он сделал почти то же самое в отношении как богатых демократий, так и многих государств ближнего зарубежья на фоне растущей склонности к Realpolitik в российских элитах. Точно так же, если хвалить Горбачева за разрыв политических и психологических ограничений, налагаемых ленинской доктриной, то следует отдать должное Ельцину за отстаивание светского и толерантного определения российской гражданственности и государственности в период роста среди парламентариев реваншистских настроений. Если восхищаться Горбачевым за либерализацию и демократизацию системы ценой риска уничтожить как коммунистическое правление, так и сам Советский Союз, то следует отдать должное Ельцину за решение проблемы экономической реформы в 1992 году – именно этого Горбачеву сделать так и не удалось, и это стало остро необходимо к концу 1991 года, даже с риском обнищания большого числа граждан. Если хвалить Горбачева за попытки договориться о демократическом федерализме как альтернативе советскому унитарному государству, то следует отдать должное Ельцину за заключение договоров с ключевыми регионами России в качестве альтернативы региональной фрагментации и феодализации, процветавших в то время. Если хвалить Горбачева за сопротивление искушению «навести порядок» перед лицом политических вызовов, то следует отдать должное Ельцину за сохранение гражданских свобод, введенных при Горбачеве, и за сопротивление искушению навязать своего рода единоличную диктатуру в многочисленных государствах – преемниках бывшего Советского Союза.

Однако Горбачев будет выглядеть лучше, чем Ельцин, если принять во внимание масштабы, а не только характер ограничений, с которыми они столкнулись. Внутренняя оппозиция «новому мышлению» в международных отношениях в 1986–1989 годах была намного сильнее, чем внутренняя оппозиция сохранению преимущественно прозападных тенденций после 1991 года. Поддержка концепции «советского народа» как единого целого была сильнее внутри политического истеблишмента при Горбачеве, чем симпатии к русскому шовинизму и имперскому реваншизму при Ельцине. Программа демократизации Горбачева повлекла за собой рискованное распространение власти среди непредсказуемых социальных субъектов, тогда как экономические и политические программы Ельцина 1992–1993 годов влекли за собой повторную концентрацию власти после затихания революционной волны. Горбачевская агония 1990–1991 годов была результатом попыток одновременно противостоять ускоряющемуся распаду, избежать реакционного подавления реформ и добиться промежуточного федерального равновесия. Напротив, «асимметричный федерализм» Ельцина появился после повторной концентрации власти и привел к отдельным соглашениям, позволившим избежать проблемы институционализации федерального или унитарного строя. В этой сфере Горбачев стремился институционализировать долгосрочное решение; Ельцин стремился справиться только с ближайшими угрозами и давлением. Горбачев продвигал свою программу в 1987 и 1989 годах, сопротивляясь политическому соблазну скомпрометировать свои основные цели, тогда как Ельцин искал центристский компромисс на этапах своего господства и упадка.