слишком постижимо, что он ни для чего не существует и в сущности никому не нужен. Правда, мы и теперь не знаем его последней цели, а с этим вместе не знаем и настоящей причины, почему он возник, и глубочайшего смысла, который скрыт в нем. Но раз в нем есть целесообразность, мы знаем, что в финале космического развития появится нечто столь достойное и великое, что станет постижимо, для чего возникло это бытие и развивалось в прошедшем столько веков, а с тем вместе и мимолетное настоящее, и наша жизнь в нем получат высокий смысл, значение глубокой мировой необходимости. Мир, следовательно, станет не непостижимым, но только не постигнутым, и постижение его станет первым назначением человека, как одаренного разумом. Выполнение этого назначения наполнит интересом жизнь человека и привяжет его к этой жизни, а сознание скрытой мировой необходимости в своем существовании воспитает в нем сознание долга нести бремя этой жизни даже и тогда, когда оно становится невыносимым. Наконец, и всем проявлениям его деятельности сообщится тогда разумность, планомерность, и он почувствует необходимость этой разумности и планомерности. Напротив, раз в Космосе нет целесообразности и человек сознал это, в его жизни все становится одновременно и возможным, и невозможным. Потому что если все существует ни для чего, то почему бы из существующего хоть что-нибудь необходимо должно существовать? или почему бы из того, чего еще нет, хоть чему-нибудь нельзя было осуществиться? При таком сознании нет основания, на котором хоть что-нибудь можно было бы построить в жизни, потому что нет ничего, о чем бы можно было сказать, что для него то или другое строится. С другой стороны, тогда нет и орудия, с помощью которого возможно было бы воспрепятствовать появлению чего-либо в жизни, потому ни против чего нельзя привести разумного довода. Ничто ни перед чем не имеет преимущества в праве на существование, потому что все одинаково бесцельно, ненужно и бессмысленно. Все сливается в одно безразличное, и в этом безразличном моя воля, каприз, насмешка, безумие и для меня и для целого мира равнозначущи со всем, что когда-либо считалось или вздумает считаться великим и достойным. Мир – великая шутка, и в нем можно только шутить. Все его бесконечное развитие – только нескончаемая улыбка идиота, в которой ни мой гений, ни мое безумие ничего не убавит и ничего не прибавит. При таком сознании человек не может и не должен жить. Среди бессмысленного, принимая участие в этом бессмысленном, могут жить только бессмысленные существа; и все, что носит на себе не только внешний облик человеческий, но и дух его, должно отказаться от этого бессмысленного, выйти из бесцельного круговращения его, и это будет последний, необходимый и достойный акт его разумной воли. Как разумное существо, я отрицаю бессмысленный мир; и так как он все-таки остается бессмысленным, то я ухожу из него – вот необходимое заключение идеи о бесцельности Космоса.

Таким образом, с вопросом о признании или отрицании целесообразности открывается для человечества два пути: один – путь отчаяния и погибели, не единичного, не личного, но всеобщего, мирового; отчаяния за всю историю, бессмысленно совершившуюся, погибели для всего человечества, которому уже нечего более ждать. Это – finis humani generis. Другой путь – путь признания великой разумной целесообразности, скрытой в мире; путь жизни, посвященной раскрытию этой целесообразности и приведению себя и своей деятельности в соответствие с нею. Это – эра нового, великого и заканчивающего периода в истории человечества, к которому во всю свою предшествовавшую историю только готовился он и в сравнении с которым его минувшая жизнь – только блуждание в преддвериях к истинной жизни.

Говоря так, мы не хотим сказать, что важные жизненные соображения должны побудить человека согласиться на признание целесообразности в мире, чтобы избрать второй путь и избегнуть первого. Погибнет или не погибнет человечество, вопрос этот ничего не изменяет в вопросе о существовании целесообразности: ни человеческое счастье, ни человеческие бедствия не придадут бытию целесообразности, если в нем нет ее, ни отнимут ее, если она есть в нем. Целесообразность в мире есть факт внешний для человека, не подчиненный его воле, и признание или отрицание этого факта есть дело исключительно его познания. Да и не согласится человечество обмануть себя из малодушия – признать то, чего нет, чтобы сохранить за собою жизнь. А если в тяжелую минуту предсмертного томления оно и сделает это, оно не вынесет долго обмана: тайное сознание, что нет того, ради чего живет оно, заставит людей по одному и не высказываясь оставлять жизнь.

Но высказанное имеет целью побудить глубже задуматься над этим вопросом. Никто, как кажется, и не догадывается о том, как тесно многие отвлеченные вопросы связаны не только с важными интересами человеческой жизни, но и с самым существованием этой жизни. Никому не представляется, что то или другое разрешение вопроса о целесообразности в мире может или исполнить человеческую жизнь высочайшей радости, или довести человека до отчаяния и принудить его оставить жизнь. А между тем это так. Отчаяние уже глухо чувствуется в живущих поколениях, хотя его источник ясно и не сознается. Вот почему легкомысленное разрешение вопроса о целесообразности – а мы не имели до сих пор других – есть не только глупость, но и великое преступление. Те, которые играют этим вопросом, правда, не чувствуют его важного значения, что доказывается тем, что, отрицая целесообразность, они продолжают жить, т. е. кружиться среди бессмысленного для них же самих и трудиться ни для чего по их же сознанию. Логика мысли и жизни – вообще удел не многих. Но как у легкомысленных писателей могут быть серьезные читатели, так у легкомысленных отцов – дети с глубокою душою, и то, что чувствуют и что делают теперь единичные люди – я говорю об отчаянии и смерти, – то со временем могут почувствовать поколения и народы.

VIII. Типов целесообразности или, точнее, модусов целесообразного процесса – четыре, а форм, под которыми являются члены ее, – две. Эти члены – средство и цель – бывают или вещью (то, что существует), или явлением (то, что совершается), принимая эти слова в обширном значении. Четыре же модуса, под формою которых является целесообразность в природе, обусловливаются четырьмя возможными перестановками этих двух членов. Они суть следующие: 1) целесообразность, в которой вещь какая-либо существует для того, чтобы существовала другая вещь (Res ad Rem), напр., тяготение всемирное существует для того, чтобы существовало равновесие между частями вселенной, государство существует для осуществления пользы и проч. Сюда подходят