него, в сущности, не так уж много знаний. В течение всей своей жизни он только чувствовал; и в этом отношении его чувствительность достигает такого уровня, какого я не видел ни в одном примере, но все же она дает ему более острое ощущение боли, чем удовольствия. Он похож на человека, с которого сняли не только одежду, но и кожу, и в таком виде выставили на бой с грубыми и бурными стихиями, вечно тревожащими этот нижний мир».114

Руссо и Тереза прибыли в Вуттон 29 марта. Поначалу он был очень доволен своим новым домом. Он описал его в письме к другу в Невшатель: «Одинокий дом… не очень большой, но очень подходящий, построенный на полпути вверх по склону долины»; перед ним «прекраснейшая лужайка во вселенной», пейзаж из «лугов, деревьев или разбросанных ферм», а неподалеку — приятные прогулки вдоль ручья. «В самую плохую погоду в мире я спокойно занимаюсь ботаникой».115 Давенпорты занимали часть дома во время своих нечастых визитов сюда по адресу, а их слуги оставались, чтобы заботиться о философе и его «экономке». Руссо настаивал на том, чтобы платить Давенпорту тридцать фунтов в год за аренду и обслуживание.

Его счастье длилось неделю. 3 апреля лондонский журнал St. James Chronicle опубликовал на французском и английском языках предполагаемое письмо Фридриха Великого к Руссо, без указания настоящего автора. Жан-Жак был глубоко уязвлен, когда узнал об этом, и тем более, когда узнал, что редактор журнала, Уильям Страхан, долгое время был другом Юма. Кроме того, тон британской прессы по отношению к Руссо заметно изменился с момента его отъезда из Чизвика. Статьи с критикой эксцентричного философа множились; некоторые содержали сведения, которые, по его мнению, знал и мог сообщить только Юм; в любом случае, считал он, Юм должен был написать что-нибудь в защиту своего бывшего гостя. Он слышал, что шотландец жил в Лондоне в одном доме с Франсуа Троншином, сыном врага Жан-Жака в Женеве; надо полагать, теперь Юм был в курсе всех недостатков Руссо.

24 апреля Руссо написал в газету St. James Chronicle следующее:

Вы оскорбили, сэр, уважение, которое каждый частный человек должен оказывать государю, публично приписав королю Пруссии письмо, полное экстравагантности и злобы, которое, как вы должны были знать, не могло иметь такого автора. Вы даже осмелились переписать его подпись, как будто видели, что она написана его рукой. Сообщаю вам, сэр, что это письмо было сфабриковано в Париже; и что особенно огорчает и разрывает мое сердце, так это то, что у самозванца, написавшего его, есть сообщники в Англии. Вы обязаны перед королем Пруссии, перед истиной, а также передо мной напечатать это письмо, подписанное мною, в возмещение ошибки, в совершении которой, без сомнения, вы упрекнули бы себя, если бы знали, орудием какого злого замысла вы стали. Я приношу вам свой искренний привет.

ЖАН-ЖАК РУССО116

Теперь мы можем понять, почему Руссо считал, что против него существует «заговор». Кто, как не его старые враги, Вольтер, Дидро, Гримм и другие светила Просвещения, могли организовать внезапную смену тона в британской прессе с приветствия и почета на насмешки и принижение? Примерно в это же время Вольтер анонимно опубликовал «Письмо к доктору Ж.-Ж. Пансофу», в котором воспроизвел неблагоприятные отзывы об англичанах в сочинениях Жан-Жака: они не были по-настоящему свободными, слишком заботились о деньгах, не были «добрыми от природы». Наиболее вредные пункты памфлета Вольтера были перепечатаны в лондонском периодическом издании Lloyd's Evening News.117

9 мая Руссо написал Конвею письмо с просьбой пока повременить с предложенной ему пенсией. Хьюм убеждал его принять ее; Руссо ответил, что не может согласиться ни на какую выгоду, полученную при посредничестве Хьюма. Хьюм потребовал объяснений. Задумчивый в своем уединении, Руссо, похоже, впал в безумие подозрительности и негодования. 10 июля он отправил Юму письмо на восемнадцати страницах фолианта, слишком длинное для полного цитирования, но настолько ключевое для знаменитой ссоры, что некоторые центральные фрагменты необходимо иметь в виду:

Я болен, сэр, и не расположен писать; но поскольку вы просите объяснений, их придется вам дать.

Я живу вне мира, и мне неведомо многое из того, что в нем происходит… Я знаю только то, что чувствую….

Вы уверенно спрашиваете меня, кто ваш обвинитель? Ваш обвинитель, сэр, — единственный человек в мире, которому… я бы поверил: это вы сами…Назвав Дэвида Юма третьим лицом, я предоставлю вам судить, что я должен о нем думать.

Руссо признал благодеяния Юма, но добавил:

Что касается реального добра, оказанного мне, то эти услуги скорее очевидны, чем весомы….. Я не был настолько неизвестен, чтобы, приехав один, остаться без помощи или совета. Если мистер Дэвенпорт был достаточно добр, чтобы предоставить мне это жилище, то не для того, чтобы обязать мистера Хьюма, которого он не знал… Все хорошее, что постигло меня здесь, постигло бы меня точно так же и без него [Хьюма]. Но зла, которое со мной случилось, не было бы. Ибо зачем мне иметь врагов в Англии? И как и почему случилось, что эти враги — именно друзья мистера Хьюма?…

Я также слышал, что сын конного банкира Трончина, моего самого смертельного врага, был не только другом, но и протеже мистера Хьюма, и что они жили вместе.

Все эти факты вместе взятые произвели на меня впечатление, которое заставило меня встревожиться….. В то же время письма, которые я писал, не дошли до адресата; те, которые я получал, были вскрыты; и все они прошли через руки мистера Хьюма.

Но что стало со мной, когда я увидел в публичной прессе притворное письмо от короля Пруссии?… Луч света открыл мне тайную причину поразительно внезапной перемены ко мне в расположении британской общественности; и я увидел в Париже центр заговора, который приводился в исполнение в Лондоне…Когда это мнимое письмо было опубликовано в Лондоне, мистер Хьюм, который, конечно, знал, что оно вымышленное, не сказал ни слова, ничего мне не написал….

Мне остается сказать вам только одно слово. Если вы виновны, не пишите мне, это бесполезно; будьте уверены, вы меня не обманете. Но