– Той, из-за которой подобное уже не получится повторить.

– Которая сбежала?

– Угу. – Адам быстро отвернул картину к стене и вернулся к бутылке.

«Его жена», – почему-то только сейчас дошло до меня.

Спустя пару унизительных вопросов бутылка наконец-то указала на Антона. Видимо, ему тоже надоело слушать и придумывать вопросы, которые должны расцарапывать кожу, поэтому он ответил:

– Действие.

Я знала, что, если задание Адама ему не понравится, он просто уйдет, как Сава тогда. Но, с другой стороны, ему нужно было остаться здесь любой ценой (так позднее я оправдывала то, что он все-таки согласился это сделать).

Адам наконец-то оживился. Его глаза по-детски шаловливо заблестели. Он посмотрел на нас, как на родителей, как будто бы спрашивая: «Вы точно позволяете мне это сделать?»

Я не могла не улыбнуться в ответ. Антон тоже попытался улыбнуться – получилось нервное подергивание кончиками губ, причем с правой стороны губа дернулась сильнее. Адам переспросил его, точно ли действие.

– Давай, даю тебе шанс поменять!

– Тогда мы уснем от скуки, – с грустинкой в голосе пошутил Антон.

– Ну, ладно… – Адам замолчал и уставился в стену, как будто бы закурил.

– Начну с предзадания, – наконец-то заговорил он. – Это не нарушает правил! Предзадание нужно, чтобы ты понял, почему я прошу тебя выполнить основное действие. Может быть, ты с ним хорошо справишься. Ой, кто-то же не любит слово «хорошо»! – Адам рассмеялся и опять замолчал.

Не дождавшись от нас реакции, он продолжил:

– Опиши мне удар. Например, по щеке. Можешь красочно, можешь сухо. Но достоверно. Чтобы я его почувствовал, увидел, как в кино.

– Ты хочешь, чтобы я тебя ударил?

– Ударь кого-нибудь, хоть меня. Пока мысленно. Давай.

– Ну, я… Мне нужно написать или проговорить? – Впервые я видела Антона растерянным.

Я мстительно (но только на мгновение) подумала, что наконец-то кто-то сумел стянуть с него маску безразличия. Но сразу же стала по-русски жалеть его, вдруг как-то побледневшего и растерянно ковырявшего под ногтем большого пальца на левой руке.

– Как тебе удобнее. – Адам был доволен произведенным эффектом.

Он неподвижно, как змея, следил за каждым движением Антона: вот тот тянется к карману шорт за фантомной ручкой или блокнотом, хлопает себя по несуществующему кармашку на футболке над сердцем, скребет затылок, затем разглядывает ногти, что-то вычищает из-под них.

Наконец, поднимает взгляд на Адама и говорит:

– Я лучше проговорю.

– Ну, давай. Розочка, ты тоже оценивай на правдоподобность. – Я кивнула, как прилежная ученица.

– Я… э… я размахиваюсь и… э… звонко оставляю след своих пальцев на чужой щеке. Руку жжет, но это приятно.

– И все? Ударил, как девчонка! А, Розочка?

«Хоть бы чуть-чуть постарался», – подумала я, а вслух сказала только:

– Ага.

– Почему ты описал пощечину, а не мужской удар? А? Как тогда, бедного Лёву?

– Не знаю… Как-то спонтанно…

– Плохо, очень плохо. Предзадание провалено. Тебе придется ударить Розу. Как ты и сказал. Звонко. Чтобы остался след твоих пальцев. Уверен, после этого и ты, и она сможете описать это сочнее.

– А если я не…

– Ты можешь уйти. А мы останемся. Может, переспим, – Адам подмигнул мне. – Может, она покажет мне, где вы гуляете по ночам. Или я отвезу ее на какой-нибудь остров, а ты потом спасешь Розочку, как прекрасный принц.

– Остров? Какой остров?

– Не знаю. Их здесь много. Розочка, ты бы хотела быть моей пленницей на острове?

Я глупо улыбнулась и по-дурацки хмыкнула.

– Ну, ладно, я сделаю. – Антон посмотрел на меня и сказал, как будто убеждая сам себя: – Я знаю, ты не обидишься на это.

Мы встали.

Я думала: «Вот дура. Я ведь и правда не обижусь. Даже буду вспоминать как самопожертвование и выжимать из этого слезы жалости к себе».

Антон не стал превращать это в спектакль, быстро замахнулся и действительно звонко ударил. Было больно, щека горела.

«Он всегда за правду, за достоверность», – подумала я и, всхлипывая, спросила:

– Остался след?

– Ого! – сказал Адам и повел меня к зеркалу в ванной.

На красной левой щеке действительно можно было разглядеть четкий след от двух пальцев и багровую красноту от остальной части ладони. Позднее, когда я краснела от смущения или от злости, левая щека вспыхивала чуть раньше.

– Приложить лед или ты хочешь перетерпеть все это?

– Надо перетерпеть?

– Ты – умная девочка. – Адам больно ущипнул меня за щеку и, намочив в холодной воде посеревшее полотенце, пахнувшее цветущей рекой в августе, легкими касаниями протер щеку. – Я хочу, чтобы он один переварил все произошедшее. Пусть думает, что ты обиделась. Давай посидим здесь.

Он подошел к двери и нарочито громко щелкнул задвижкой. Потом сел на пол и позвал меня к себе.

Я приложила щеку к его горячему липкому плечу, а он приобнял меня и стал гладить по волосам, в которых вечно запутывался морской бриз. Я тоже обняла его за талию, чувствуя, как его спокойствие удава перетекает в меня.

Я не получала столько удовольствия от секса (потому что всегда считала, что я в первую очередь должна удовлетворить мужчину: пореалистичнее стонать, поизящнее прогибать поясницу), сколько от объятий. В эти моменты я чувствовала, что не отдаю, а получаю. Его пальцы путались в волосах, иногда больно дергали их, пытаясь освободиться, но такие прикосновения для меня были массажем.

Было душно, но я не раздражалась от своего вспотевшего лба с мокрой челкой и грубо-мужского запаха его подмышки. Он не был пряно-мускусным, как бы написали в женском романе. Нет, он был очень резким и в другой ситуации показался бы мне неприятным, но сейчас этот запах говорил мне, что рядом со мной живой человек, с которым мы почти равномерно дышим и наслаждаемся друг другом максимально нежно.

– Так хорошо, правда? – промурлыкал мне в волосы Адам.

Я только потерлась своей горящей от боли щекой о его плечо.

Когда мы вышли, Антон, с всклокоченными волосами, но абсолютно пустым взглядом, посмотрел на меня, на мою все еще красную щеку и только губы поджал, то ли злясь, то ли сожалея.

Я стала оглядывать комнату – не осталось ли каких-то следов его детективной деятельности (а в том, что он рылся в вещах Адама, я не сомневалась). Вроде бы в комнате был бардак, но он был похож на продуманные инсталляции, которые на самом деле продаются за сотни тысяч долларов. Сдвинь или убери что-нибудь – и это будет обычная запущенная комната.

Я попыталась припомнить обстановку, которую отмечала только краешком сознания. Книжка («Ключевые моменты в искусстве», похожая на журнал: мягкая