— О, — на выдохе выкрикиваю я, — поверь, ты и так доставляешь мне удовольствие.

— Я попробую ещё раз, — настойчиво говорит Лаура, наклоняясь снова, но я подхватываю её подбородок, останавливая.

— Не нужно. Остановись. Не расстраивайся и не пытайся что-то доказать. Всё хорошо, слышишь меня? Давай оставим это на следующий раз?

Отводит взгляд в сторону, явно обдумывая мои слова. Но, взвесив все «за» и «против», соглашается.

Мне трудно оторваться от её губ, поэтому мы не перестаём целоваться. И, кажется, это длится целую вечность. За окном уже включились фонари — это значит мы сильно увлеклись друг другом. Но это неважно, нам некуда спешить.

Всё повторяется: мы целуемся, касаемся друг друга, время от времени лаская. Больше некуда тянуть. Всё это время, что мы провели в поцелуях, девушка морально настраивалась на то, что скоро произойдёт.

Я шептал ей на ухо много приятных, также успокаивающих слов, чтобы в ней оставалось всё меньше страха.

Но я не подгоняю её. Не подталкиваю.

В один момент, сглотнув всю свою неуверенность, Лаура посмотрела мне в глаза, сжала мою руку и кивнула.

Теперь волновался я. Мне было по-настоящему страшно причинить ей боль. А я причиню в любом случае. И попаду за это в ад. Раньше меня мало волновало, что чувствуют девушки во время нашего секса. Я трахался так, как хотел я, а они просто принимали меня во все щели, потому что этого хотел я.

Но Лаура… Сделать что-то подобное с ней — равно мазохизму. В моей голове крутятся только одни мысли: как бы не сделать ей больно.

Наклонившись в очередной раз над Лаурой — только сейчас не для того, чтобы отдать ей поцелуй или расцеловать какую-то часть лица и тела. Я устраиваюсь напротив скрещённых ног, которые слишком зажаты.

Нервничает. Боится. Вижу в её глазах.

— Ты не хочешь? Я остановлюсь прямо на этом этапе, если ты скажешь мне «нет».

Лаура лениво машет головой, открывая свои губы для ответа:

— Я скажу «да», Аарон. Просто пообещай мне… — она замолкает.

— Обещаю.

Не знаю, что должно было быть дальше в её предложении, но я обещаю. Что бы там ни было — я выполню любую её просьбу, сдержу любое обещание.

— Я не договорила.

— Это неважно.

Лаура лукаво растягивает губы в широкой, яркой улыбке, которую видно даже сквозь тусклое освещение.

— Пообещай, что ты не бросишь меня…

И теперь замираю я. От вопроса, пронзившего моё сердце острой стрелой, из-за которой оно теперь кровоточит в непонимании.

— Что за мысль, Лаура?

Мой тон слишком серьёзен, и он вызывает у девушки слёзы. Зелёные зрачки прячутся, когда Лаура закрывает глаза, и её ресницы собирают солёную влагу.

— Эй, родная, — я провожу ладонью по непослушным волосам, по щеке, стирая слёзы. — Что с тобой?

У неё появилась мысль, что я воспользуюсь и брошу? Я бы мог принять это за оскорбление и полное недоверие, но не стану. Просто по той причине, что она многое пережила и теперь боится всего, что есть на свете.

— Извини-извини, — в бреду шепчет она, закрывая лицо ладонями. — Просто я не могу выкинуть прошлое из головы.

Я снова вкладываю в её открытую ладонь свою руку и сжимаю.

— Прошлого нет, родная. Есть только я и настоящее. Ни я, ни настоящее со мной, никогда не причиним тебе боль. Ясно? Ты веришь в это? Веришь мне?

— Конечно.

Я не знаю, как продолжать, когда она находится в таком состоянии. Мои губы почти размыкаются, чтобы задать этот вопрос, но Лаура опережает меня и отвечает:

— Нет. Пожалуйста, я хочу всё. Хочу получить сегодня всё.

Хорошо. Она готова.

Я поочерёдно целую её колени, медленно раздвигая их одно за другим. Её киска всё ещё влажная, всё ещё ожидающая меня. Не могу отказать себе в одном простом движении: опять провожу по ней ладонью, немного задевая клитор, потому что мне это нужно.

Проведя по члену рукой несколько раз, подготавливаю его к новой эстафете. Лаура напряжена до предела — из-за этого мне будет сложнее двигаться в ней.

— Я знаю, как это трудно, — произношу я, — но постарайся расслабиться. Будет хуже, если ты напряжена.

Лаура кивает, но не подчиняется — ей всё ещё трудно привыкнуть.

Я втягиваю воздух ртом, когда чувствую, как головка члена соприкасается с её мокрой зоной. Прямо сейчас. Готов свихнуться прямо сейчас. В эту чёртову минуту. Притяжение к Лауре самое мощное, что я испытывал за все свои восемнадцать лет. Она божественна настолько, что я готов кланяться ей в ноги просто за возможность прикоснуться к её гладкой коже.

Обильное количество смазки полностью заполнило головку члена — так, что он теперь блестит.

Широкие бёдра моей девочки покачиваются — она тоже получает разряд тока от этого, теперь вовсе небезобидного действия.

Мой член с минуты на минуту окажется в её тугом влагалище. Только от этой мысли у меня уже болят яйца.

Лаура издаёт громкий возглас, когда я толкаюсь в неё совсем малость. Я даже не могу сказать, что я вошёл в неё. Всего кончик проник в её промежность. Даже не головка.

Это почти ничего, что могло бы вызвать такой крик.

Я впервые боюсь двигаться дальше.

Всё бывает впервые.

Её свободная ладонь резким движением отрывается от простыни и взлетает вверх, прямо ко мне, толкая мой бок. Останавливает. Сжимает глаза, челюсть и губы.

Сука, я правда сейчас отключусь.

Мы не прораниваем никаких слов. Я словно понимаю её просьбу. Эта рука, впивающаяся уже в мой пресс, словно просит остановиться. Задержаться на минутку. Дать ей привыкнуть к этому чувству — к чему-то новому внутри неё.

— Ты в порядке? — не могу не спросить, потом буду винить себя до конца своих дней.

— Нет, — честно отвечает девушка, пряча лицо в копне своих распущенных волос. — Подожди немного просто, пожалуйста…

Конечно.

Спустя короткий промежуток времени, когда её выражение лица стало менее напряжённым, я снова толкнулся — на этот раз наполовину. Мой член раз за разом растягивал её узкую дырочку, создавая дискомфорт. Я не мог представить, насколько сильно ей больно, но ориентировался по тому, как часто и насколько крепче она сжимала мою руку.

Когда отпускала, давая мне сигнал, я двигался. Хотя… не могу назвать это движением. Я сдвигался с мёртвой точки всего на сантиметр, потом замирал снова.

Это длилось долго. Но лишь спустя время Лаура полностью расслабилась.

Её ноги больше не были напряжены, будто струна, и лицо не пряталось в подушке. Тогда, и только тогда,