– А я – справа от вас, – решительно заявил архиепископ и сел.

– Ваша пурпурная мантия очень кстати на этом месте, при условии что черная мантия главного судьи окажется у меня по левую руку. Остальные же пусть рассаживаются, как им угодно.

Все в мгновение ока расселись.

– А какое отношение имею к этому трибуналу я? – спросила Эльвира. – Или здесь рассматривают и преступления, совершенные на любовной почве?

– Ты, Эльвира, будешь свидетелем обвинения, – повернулся к ней отец. – А так как людей у нас маловато, станешь выполнять и мелкие поручения суда. Вызываем обвиняемого!

Эльвира бросилась к двери, расположенной справа.

– Дон Хуан! – крикнула она дрогнувшим голосом.

Но появился Лепорелло:

– Мой хозяин просит вас проявить немного терпения. Пока он еще занят с неким гостем, коего долго ожидал, но вот-вот освободится и предстанет пред вами. Ежели желаете, я приведу музыкантов, к тому же сеньоры могут что-нибудь выпить.

– Какая еще музыка, какое выпить! Мы не гости Дон Хуана – мы судьи его.

Лепорелло отвесил поклон:

– В таком случае мой хозяин сию же минуту явится. Он всегда с уважением относился к правосудию.

– Нам все равно, пускай выходит хоть в одной рубашке!

– Нет, Командор. Мой хозяин весьма щепетилен в таких вопросах. Он предстанет так, как должно человеку его положения и звания.

– Как он смеет заставлять суд ждать себя!

– Мой хозяин смеет все, Командор. Вам ли этого не знать!

Лепорелло, снова отвесив поклон, вышел, и Командор, вскочивший было, чтобы сказать ему что-то в ответ, так и остался стоять.

– Господа, мы можем использовать эту небольшую паузу, чтобы договориться меж собой.

– Все и так ясно! – крикнул капитан. – И для вас, и для меня Дон Хуан – человек, запятнавший свою честь, для судьи – преступник, для церкви – грешник.

– А для Самого Знаменитого Совета Севильи – тип, покусившийся на общественный порядок, – добавил задетый Командор.

– Тогда не о чем больше и толковать.

– Но пока он не явится, нам надо о чем-то говорить. Не станем же мы молчать, как статуи.

– Хотя мы уже успели убедиться, что статуи порой болтают без умолку, – неожиданно вставил слово монах-картезианец.

Но как раз в этот момент в зал вошел Дон Хуан. На нем был черный костюм. Лепорелло следовал за ним и нес его плащ и шляпу.

– Сеньоры…

– Сеньоры судьи, следовало бы сказать, – поправил его Командор.

– Как друзей я готов принять вас в своем доме и приветствовать, но в качестве судей видеть здесь не желаю. Кто дал вам право судить меня? Кто вы такие?

– Мы те, на ком держится власть в этом мире; мы – власть и сила.

Дон Хуан повернулся спиной к архиепископу:

– Я не верю в абстрактные понятия…

Со своего места резко поднялся капитан:

– Как вы смеете?..

– Как я смею? Сметь – мой обычай.

– Моя шпага научит вас быть учтивей.

– Спросите у Командора, как я поступаю с теми, кто любит хвататься за шпагу.

– Вы должны с уважением относиться к королевскому правосудию, – торжественно произнес судья.

– Король помиловал меня, так что руки у его альгвасилов отныне связаны.

– А церковь? С нашей властью вы тоже считаться не желаете?

Дон Хуан повернулся к Лепорелло:

– Предъяви сеньору архиепископу буллу его святейшества. Ваша милость сможет убедиться, что я получил полное отпущение грехов и могу многое себе позволить.

– Здесь какой-то подвох! – сердито крикнул Командор. – Дон Хуан убил меня, и смерть моя осталась неотмщенной!

– Обвинение снято за давностью лет.

– Тогда зачем мы собрали этот трибунал?

– Чтобы слегка поразвлечься, пока не настал час ужина.

– Он насмехается над нами!

– Я вовсе не желал обидеть вас. Напротив, я оценил остроумие вашей шутки… Но время идет, прошу в столовую. Ужин подан. Лепорелло, пригласи сеньору.

Лепорелло вышел, Эльвира выступила на середину сцены:

– Не позволяйте обмануть себя! Его устами говорит сам дьявол! Судите же его, пока он не скрылся!

Дон Хуан протянул к ней руки:

– Эльвира! Ты здесь? Прости, что не поклонился тебе первой. Я надеялся увидеть тебя сегодня и оставил за тобой место по правую руку от себя. Думаю, отец твой не станет возражать: я буду почтителен к тебе.

Дон Гонсало подпрыгнул на стуле:

– Негодяй!

– Не тревожьтесь, Командор. У нас с Эльвирой особые отношения. Ах да… Не принесли ли вы для меня какой-нибудь весточки? Или небеса не слишком считаются с вами?

Командор стукнул по столу каменным кулаком:

– Небеса услыхали меня! Как им не услыхать меня? И я принес их приговор.

– Каков же он?

– Ты хочешь услышать его прямо сейчас? Без должной торжественности? Ты полагаешь, что послания небес можно передавать вот так, мимоходом – по пути из гостиной в столовую? А ведь когда-то иудеи внимали им под раскаты грома!

– Я согласен, чтобы и теперь их сопровождала иерихонская труба.

Командор покинул свое место во главе стола и вышел вперед. Остальные судьи встали. Лепорелло высунул свою хитрую рожу из двери.

– Сеньоры, вообразите огромнейший четырехугольник, небо, пересеченное по диагонали величественным облаком. По этим бескрайним пространствам скитается, затерявшись в небесной синеве, моя душа, она взывает к отмщению. Время от времени я складываю руки рупором и вопрошаю Тайну: «Когда придет смертный час Дон Хуана?» Но Тайна хранит молчание. А молчание небес, сеньоры, страшно. Оно не похоже ни на одно другое молчание. Это молчание с большой буквы. И что есть мой глас в сей пустоте? Ничто, меньше, чем ничто. Я начинаю опасаться, что меня вообще нет и что мои вопли – всего лишь сон призрака, который приснился сам себе. «Когда придет смертный час Дон Хуана Тенорио?» – повторяю я на весь мир, пытаю у всех ветров, и мною овладевает отчаяние. И ветры молчат. Но я вопрошаю все настойчивей, вопрошаю смиренно и уже совсем теряю надежду получить ответ, когда небеса вдруг разверзаются и верхушка облака освещается небесным сиянием. Из облака летят раскаты грома и молнии, и звездный мир содрогается, словно от страшного землетрясения. Бабаххх! Я падаю на колени и закрываю лицо руками. «Свят! Свят! Свят!» – восклицает мое сердце. И тут с вышины докатывает до меня, словно огромная волна: «Дон Хуан умрет нынче ночью!»

Командор сопровождал рассказ лихорадочными жестами, решительными ударами по столу, он весь изгибался, приседал, размахивал кулаками и грозно топал ногами. Плащ свалился с него – его тотчас подхватил Лепорелло, – гофрированный воротник измялся. (Актер играл очень хорошо. Публика встретила аплодисментами этот монолог, написанный