Шрифт:
Закладка:
«Что вам больше всего нравится в хоккее?» – спрашивал Фрак у компании мальчишек, и те давали разные варианты ответов. Забивать. Быть с друзьями. Быстро-быстро лететь на коньках. Побеждать. Вдруг на экране появилась девочка лет шести–семи, самая маленькая, но с самым взрослым взглядом, и когда Фрак повторил вопрос, та посмотрела на него в полном недоумении. «В смысле больше всего?» – спросила она. Хоккейный свитер был ей велик и доходил до колен. Фрак нажал на паузу и гордо улыбнулся Мире.
– Она такая крутая, что мы разрешили ей играть с парнями, правда, потом все-таки пришлось ее перевести. Родители других детей бесились, видя, как она косит их сыновей. Косит, Мира! Эта девчонка – чудо. Зимняя вишня. Так мы зовем самых одаренных, знаешь, да? Таким в ее возрасте был Петер!
Фрак снова включил видео. «Можешь сказать на камеру, как тебя зовут?» – снова раздался его голос. «Алисия!» – выкрикнула девочка так, словно готовилась к осаде вражеского замка. «Окей, Алисия, скажи, пожалуйста, что ты больше всего любишь в хоккее. Что угодно. Что тебе нравится больше всего?» Алисия долго-долго смотрела в камеру, а потом тихо, с пылкой прямотой ответила: «Всё. Мне нравится больше всего всё».
Мира подумала, что любая мать, глядя на эту девочку, мечтала бы шагнуть в кадр, обнять ее и пообещать, что все будет хорошо. Особенно когда Фрак задал следующий вопрос: «Понятно, а что тебе нравится меньше всего?» И девочка, на глазах у которой вдруг выступили слезы, ответила: «Когда надо идти домой».
Фрак выключил видео. Мира качнулась на стуле и прошипела:
– У меня в семье два подростка и менопауза со дня на день! Думаешь, мне не хватает собственных переживаний?
Фрак смущенно извинился и ответил, как ни странно, совершенно искренне:
– Извини. Я просто хотел… перед тем как раскрыть все проблемы клуба… напомнить и тебе, и себе, ради чего мы деремся. Что поставлено на кон.
Может, и растяпа. Но не баран.
* * *
Ледовый дворец был маленький, с пустой парковкой, в самом что ни на есть сонном предместье большого города. Петер никогда здесь не бывал, но какая разница, он все равно чувствовал себя как дома. Он знал эти звуки, каждое эхо и каждый запах, даже свет. Но главное, ему было знакомо чувство… настоящего. Во всей своей остальной жизни, там, в реальности, он всегда, каждое мгновение осознавал прошлое и будущее, но на льду для них нет места. На льду есть только сейчас, сейчас и сейчас.
– Ты готов? – спросила Цаккель.
– К чему? – спросил Петер и тут же пожалел.
На площадке он увидел Александра. Сложенный будто по специальному чертежу в особой лаборатории. Таким, каким должен быть хоккеист. Высокий, широкоплечий, очевидно сильный как вол, но движения на удивление мягкие. Каждый мускул сокращался, как надо, техника катания идеальная, даже полудлинные волнистые волосы и те, как назло, были безупречны. Но все-таки что-то резало глаз. Он казался старше двадцати – и взглядом, и манерой двигаться. Он размеренно нарезал восьмерки, и каждый шаг был отточен и доведен до автоматизма, но в этом парне не чувствовалось ни капли юношеского задора, он был как цирковая лошадь, бегущая по кругу на корде. В центре площадки стоял его отец и выкрикивал команды, но Александр его как будто не слышал. Когда Петер подошел к борту, отец повысил голос, однако парень не ускорился ни на секунду.
– Он занервничал, когда увидел тебя, ты его кумир, – сказала Цаккель.
– Не говори ерунду, Цаккель, этот мальчишка слишком маленький, чтобы вообще знать, кто я такой, – отозвался Петер, смущенно улыбнувшись.
Веки Цаккель дернулись, как будто ей стало физически больно от того, что он такой тормоз.
– Да не мальчишка. Отец!
И только тут до Петера дошло – соображает он, видать, действительно туговато. Он здесь не для того, чтобы помочь Цаккель убедить Александра переехать в Бьорнстад, с его помощью она хочет убедить отца. Петеру был знаком этот тип, хотя они никогда не встречались, – такой есть на каждой трибуне. Сам до большого хоккея не дотянул и поэтому вбил себе в голову, что его просто неправильно тренировали. И теперь возложил все свои чаяния на сына, избалованное и апатичное супердарование, слишком ленивое для того, чтобы оторвать свою задницу и взять хотя бы то, что подают на блюдечке. У него наверняка еще с начальной школы был индивидуальный тренер, отец спонсировал малышовую команду, где он играл, и исколесил всю страну, таская его по дорогим тренировочным лагерям и престижным кубкам, но что толку? У мальчика отсутствовала воля. У каждого подростка есть небольшое окно, когда перед ним открывается возможность полностью проявить свой потенциал, но никто никогда не готов к тому, как быстро это окно захлопывается.
– Полагаю, «Бьорнстад» был не на первом месте в их списке. Сколько клубов приезжало сюда до нас? – тихо спросил Петер.
– Как минимум десять, – беспечно ответила Цаккель.
– И никто не захотел его взять? Тебя это не смущает?
– Кто сказал, что не захотел? Может, он сам отказался?
– С чего бы ему отказываться?
– Никто не предлагал ему сыграть с профессионалом из НХЛ.
– Чего?
Из перекинутой через плечо сумки Цаккель достала пару коньков и перчатки.
– Ты шутишь? – спросил он.
– Я не очень-то люблю шутки, – проинформировала Петера Цаккель и двинулась к борту.
Отец Александра тут же подъехал к ним с широко распахнутыми горящими глазами. Александр даже не соблаговолил поздороваться.
– Здрасте! Здрасте! Я ваш большой поклонник, большой поклонник! – заохал отец, и Петер кивнул в ответ, испытывая тягостную неловкость.
– Петер поиграть хотел, – сообщила Цаккель.
– Вау! Какая честь! Ты слышал?! – радостно закричал отец сыну, которому все это, очевидно, было совершенно по барабану.
– А вы пока передохните? – предложила Цаккель.
Отец недоуменно посмотрел на нее, потом недоумение сменилось обидой и, наконец, отчаянием.
– Я никогда не ухожу с площадки, я…
– Но для профессионала из НХЛ вполне можно сделать исключение, – сказала Цаккель уже без всякого вопросительного знака в конце.
Отец покорно взглянул на Петера, но видно было, что он так до конца и не сдался.
– Конечно, конечно… – В его голосе звучало напускное раздражение, хотя на
