мой взгляд, нам бы не помешало позавтракать. Конечно, мне бы следовало предложить это раньше, – он все так же сиял, – но, памятуя о содержимом моей кладовой, я решил, к бесконечному своему сожалению, что если для трех едоков запасов достаточно, то шестерым никоим образом не хватило бы. Говоря словами Цицерона, необходимость – мать благоразумия[49].

Говоря все это, Аллвин неспешно подошел к кухонному шкафчику и с видом искусного фокусника стал извлекать из него один за другим различные предметы, демонстрируя их собеседникам.

– Как видите, джентльмены, мой рацион довольно скуден. Пункт первый – яйцо. Пункт второй – второе яйцо, пусть и несколько меньше первого. Пункт третий – мешочек с мизерным количеством муки. Следующий пункт – жестянка с кофе на донышке. И последний – кувшинчик с жалкими остатками сливочного масла. Да, мои дорогие юноши, вы имеете полное право прийти в уныние. Но кто знает? Если я проявлю терпение и применю свои навыки, возможно, мне удастся вас удивить. Вам наверняка неизвестно, что в старом добром Гейдельберге я был своего рода экспертом в благородном искусстве кулинарии. Мои салаты были знамениты на весь университет. Такие заправки! Уверяю вас, они были великолепны!

Отойдя от шкафчика, профессор занялся готовкой у печи: взбил яйца, добавил к ним муку и замесил тесто, высыпал кофе в кофейник. Все это время он улыбался и не умолкал, любезно развлекая гостей. За непродолжительное время он сотворил высокую стопку горячих блинчиков и сварил вполне сносный кофе. Закончив, придвинул стул к столу и принялся с величайшей поспешностью поглощать плоды своих трудов. Только подкрепившись как следует, он извиняющимся тоном пригласил к столу и гостей.

– Садитесь, пожалуйста, джентльмены. Вы должны простить мою очевидную поспешность, вызванную не столько аппетитом, сколько начинающейся инфлюэнцей, коя теперь мне угрожает. Как сказал поэт Бёрнс, «Простуду корми, колику голодом мори»[50]. Я намерен следовать этому предписанию.

Они приступили к завтраку, и на несколько минут воцарилось молчание. Однако Стив все поглядывал на профессора и в крайнем недоумении морщил лоб.

– А знаете, профессор, – заявил он наконец, – честно говоря, вы приводите меня в замешательство.

– В замешательство? – Старик бросил на него взгляд исподлобья.

– Если только у вас нет двойника, я видел вас прежде. Готов поклясться! Но где это произошло, ума не приложу.

Профессор положил в рот последний блинчик, облизал пальцы и успокаивающе улыбнулся Стиву:

– Не тревожьте себя, мой дорогой юноша. Зачем тянуть за ненадежные нити памяти? У меня нет никаких сомнений, что в недрах вашего подсознания хранится множество личин и обличий, физиономий и разнообразных характерных черт, схожих с моей собственной недостойной особой. Ведь то, что зовем мы рожей, и под другим названьем сохраняло б свой сладкий запах, да будет мне позволено переиначить цитату[51]. Но если это не моя рожа, с какой стати мне признаваться?

Внимательно наблюдавший за ним Льюис мог бы поклясться, что профессор лукаво ему подмигнул. Но даже если так, это было не более чем легкое подрагивание века. Потом Аллвин продолжил, еще более учтиво, чем прежде:

– А теперь, мои дорогие юноши, у нас остается час или около того до вашего возвращения в гастхоф. Как думаете – pour passer le temps[52], конечно, – может, сыграем в карты?

– Карты? – сказал Стив. – Что ж, неплохая идея. Как насчет покера?

– Покер, – деликатно повторил профессор. – Так-так! Это одна из тех ужасных азартных игр. Я в нее играл, должен признаться, время от времени. Но вы, мистер Леннард, наверное, настоящий эксперт?

– О, я справлюсь, пожалуй.

– Тогда давайте сыграем, – просиял профессор. – Не имею ничего против небольших ставок.

Он извлек колоду изрядно потрепанных карт, тарелки были отодвинуты в сторону, и игра началась. Профессор возмущенно настоял на том, что играть на презренный металл они не станут. Вместо фишек они решили использовать спички, каждая условно стоила один доллар.

Профессор был, очевидно, новичком. Он играл как простодушный ребенок. Задавал вежливые вопросы, например – когда ему можно взять карту? Ставил свои спички с блаженной расточительностью. Стив реагировал на его ремарки ухмылками, а Льюис сдержанными улыбками. Однако на руках у профессора всегда оказывались более хорошие карты, чем у его противников.

Ухмылка на лице Стива становилась все менее жизнерадостной, по мере того как старик продолжал выигрывать, несмотря на нелепость своих ходов. Льюис все чаще отказывался делать ставки, и вскоре игра превратилась скорее в дуэль между Стивом и профессором. Стив терпеть не мог проигрывать. По прошествии часа его ухмылка превратилась в гримасу боли.

– Да будь я проклят! – горестно воскликнул он, бросая карты. – В жизни не видел, чтобы кому-то привалила такая удача. Я лишился, считай, двух сотен шиллингов!

– Новичкам везет, мой дорогой юноша, – с лучезарной улыбкой сказал профессор. – Я глубоко сожалею, что моя удача свела к нулю ваши бесспорные навыки.

– Полагаю, нам следует остановиться, – предложил Льюис.

– Ничего подобного, – отрезал Стив. – Я отыграюсь, даже если это меня убьет.

Профессор снова с добродушным видом раздал карты. Когда Стив посмотрел свои, в его глазах внезапно появился и тут же исчез блеск. Впрочем, Льюис это заметил и догадался, что карты у приятеля хорошие. В любом случае ему самому достались плохие. Он спасовал и принялся с интересом наблюдать.

Стив, старательно изображая невозмутимость, подвинул вперед две фишки. Профессор сделал то же самое. Стив снова поставил две. Профессор повторил за ним. Три фишки от Стива. Профессор покрыл и их.

Дело шло в желательную для Стива сторону. Он напустил на себя бесшабашный вид, словно приготовился к худшему.

– Еще десять.

– Очень хорошо, дорогой мальчик.

– И еще десять.

– Как пожелаете.

Стив невероятным усилием воли подавил удовлетворенную ухмылку. Достал из кармана бумажник, вытащил их него пачку купюр и бросил ее на стол:

– У меня закончились фишки. Но вот это говорит на том же языке.

– Мой дорогой юноша, – кротко воспротивился профессор, хотя при виде денег его глаза заблестели, – вы отважны, как лев. Боюсь, вы меня уничтожите.

Кучка банкнот и фишек посреди стола выглядела аппетитно. Стив, похоже, решил, что на этом можно и остановиться. Он показал кивком, что готов открыть карты, и выложил их на стол:

– Четыре короля, профессор. Простите, что так с вами поступил.

Поглаживая белыми пальцами собственные карты, Аллвин улыбнулся, словно признавая поражение. С почти извиняющимся видом он выложил их на стол. Четыре туза.

– Да будь оно все трижды проклято! – едва слышно прошептал Стив.

Ухмылка приклеилась к его лицу и застыла, как луна на ущербе. Он попытался заговорить, но не смог. С