и выпытать у нее все, раз уж она оказалась так близко от меня. Впрочем, следовало соблюдать осторожность — ведь Запоточный ехал позади нас. Едва я подумал об этом, как мне показалось, что я не слышу стука копыт за спиной. Рискнул обернуться, и — действительно: погрузившись в свои мысли, я не заметил, что Запоточный исчез.

Я крикнул Грегушу:

— Яно отстал!

Мы остановили лошадей и осмотрелись, насколько позволяли деревья. Свернули вправо по просеке и тотчас увидели Яно — он спрыгнул с коня и ссадил свою спутницу.

— Поехали, — говорит Йожка, видя, что происходит. И мы оба понимаем, что мы здесь лишние.

Обстоятельства мне благоприятствовали. Теперь за моей спиной не было заклятого моего врага, собственно говоря, врага Магдалены, но поскольку я считал Магдалену своей, то, стало быть, Запоточный был и моим врагом.

Грегуш, ехавший впереди, тоже не мог нас видеть; преисполненный решимости, я нагнулся к Магдалене и, горячо дыша ей в затылок, назвал по имени:

— Магдалена.

Она не шевельнулась.

Я ждал, миллион раз повторив про себя ее имя. Я тяжело дышал и видел при свете месяца, как от моего дыхания шевелится ткань ее платья. Я видел очертания ее лопаток, ее шею, просвечивающую сквозь пряди волос. Видел ее волосы, казавшиеся в лунном сиянии еще более светлыми. Светлее льна. Видел, наконец, ее руки, которыми она ухватилась за гриву коня.

Тут уж я не смог совладать с собой. Выпустив из рук поводья, я обнял Магдалену, и в этом объятии выразил всю свою тоску по ней. Я обнимал ее, ощущая тепло ее тела, и не верил своему счастью, как не верил возможности сорвать с неба ту звезду, что одиноко глядела на меня сквозь щель в кровле. Я нежно обнимал Магдалену, но теснее привлечь к себе не решался — Магдалена принадлежала другому, и я еще не слышал из ее уст, что она хотела бы принадлежать мне. «Почему ты не говоришь мне об этом, Магдалена? — думал я, — почему не скажешь теперь, когда мы одни? Может, через минуту уже будет поздно».

Она дрожала, у нее были холодные плечи и руки. Я провел по ним ладонями до кончиков пальцев, непрестанно повторяя: «Магдалена, Магдалена, Магдалена». Голос мой уходил куда-то все глубже и глубже, как нога в сугроб. И что это со мной делается в ее присутствии? Когда я видел рядом с ней Запоточного, сердце мое полнилось непреклонной решимостью и отвагой, я готов был на руках унести ее с собой в горы, чтобы она стала моей женой. Теперь же, когда мы с Магдаленой остались наедине, я слова не могу вымолвить, хотя все во мне кипит, как в кратере вулкана.

Магдалена! Магдалена!

Недаром я говорю, что все в жизни связано, как звенья одной цепи.

Когда мне стало так тяжело, что хуже и быть не может, мой конь вдруг навострил уши. Конь Грегуша тоже насторожился, и оба разом остановились. Они увидели серну. Не успели мы с Грегушем опомниться, как серна перебежала нам дорогу, стрелой пролетела в лунном сиянии. Напуганные кони понесли. Первым взвился жеребец Йожки и понесся как шальной. За ним помчался и мой. Я едва успел схватить одной рукой поводья, а другой поддержать Магдалену. Мы летели так стремительно, что только сучья трещали под копытами.

Сколько ни кричал я: «Тпр-р-р! Тпр-р-р!» — конь и ухом не ведет. Несется очертя голову, я и сам не знаю куда. Наконец мы и Грегуша потеряли из виду, напрасно я звал его.

Изо всех сил пытаюсь успокоить коня.

И вот мы вылетаем из зарослей на прогалину. Что есть мочи натягиваю поводья, чтобы хоть немного усмирить коня. Он кружится, встает на дыбы, танцует на задних ногах, тянется к месяцу, ржет, задрав морду, своенравно мотает головой. Мы едва держимся на его спине и сделать ничего не можем. Приходится ждать, пока дурь не уляжется в его голове.

Наконец конь опускается на все четыре ноги. Мигом поворачиваю его в нужную сторону и ударяю каблуками ему в бока. Успеваю лишь крикнуть Магдалене: «Держись!» — и мы снова летим как ветер.

Магдалена прижимается ко мне — другого выхода у нее нет, — а я не знаю, что мне делать. Мне хотелось избавиться от Грегуша и остаться с нею с глазу на глаз.

Мы отмахали порядочное расстояние, прежде чем очутились у подножья, где протекал ручей. Он переливался в долине серебром, словно сверкающая чешуей рыба. Мы ринулись вниз по косогору, перескочили ручей одним махом и снова — вверх по противоположному склону долины; наконец перевалили через гору, и она надежно укрыла нас от чужого и недоброго ока.

Меня одно удивляло: почему Магдалена не спрашивает, куда мы мчимся? Не полюбопытствует, что все это значит? Принимает все как должное и не требует объяснений.

Почувствовав, что мы в безопасности, я остановил коня. Похлопал его по шее и ослабил поводья. Конь фыркает, но уже не пугается и только бьет копытом, пока я обнимаю Магдалену. Теперь уж я действую без опаски. Я уверен, что нас никто не видит и, кроме бога, никого поблизости нет. А присутствие бога нам не помеха.

Так рассудив, я сжимаю Магдалену в объятиях и, показывая вниз на долину, словно залитую полуденным светом, говорю:

— Магдалена, видишь ту долину?

Она кивнула и посмотрела мне в глаза. От ее взгляда у меня голова закружилась, как над пропастью. Но на этот раз я не намерен был отступать.

Твердым голосом спрашиваю ее снова:

— Так ты видишь ту долину? — и признаюсь: — Прошлой ночью я глядел на нее, и мне хотелось быть там с тобою, услышать от тебя обет стать навеки моей.

Она взглянула на меня изумленно и хотела было спрыгнуть с коня.

— Ты боишься, Магдалена? — спрашиваю ее и крепче прижимаю к себе, чтоб она не ускользнула. Помолчав, продолжаю: — Не бойся, тебе нечего бояться. Я тебя не обижу. Чтобы ты видела разницу между мною и им.

Не знаю, поверила ли мне Магдалена, но стоило упомянуть о Запоточном, как она насторожилась и огляделась. Я знал, чего она боится — не застал бы он нас врасплох.

— Он отстал еще у опушки, — подбадриваю ее, — нас ему не найти. Эти горы принадлежат нам, они хранят нас от всего дурного.

Но и на этот раз Магдалена промолчала, прислушиваясь к шуму леса. С лица ее не сходило выражение испуга, и при свете луны оно казалось призрачным.

Не в силах дольше видеть, как она мучается, я снова привлек ее к себе и сказал:

— Теперь ты