хоть каждую ночь, хотя каждую минуту. Она готова проглотить сейчас всё, но вот уже поздно. Поздно хвататься цепкими пальчиками за сорочку, под которой перебинтован торс, сохраняющий в покое зашитую рану.

Дура! Дура! Дура!

Неужели должен был быть знак, чтобы она всё поняла так отчётливо и очевидно?!

— Знаешь, ты всё равно гадёныш, — продолжает Тёрнер монолог. — Такой упрямый, вспыльчивый, иногда просто невыносимый придурок. Зачем ты хранил те мои каракули столько лет? Потому что это память о беззаботной девчонке, когда-то верящей в чудо. Ты верил мне. Я ведь тоже верила в тебя, но всегда такая гордая, никогда не могла признать вслух, что ты на самом деле умнее меня. Ты лучше, Нэйтен. Лучше меня. Знаешь, почему я не люблю мятную пасту? Потому что тебе не нравится запах мяты. Тебе нравятся зелёные яблоки, такие кислые, от которых сводит челюсть, — сквозь слёзы усмехается она, улетая в вспоминания, как кривится его лицо, жуя кислый фрукт. — Ты же терпеть не можешь лимоны, но всегда ешь мамин этот проклятый лимонный пирог с улыбкой. А помнишь, как на твоё тринадцатилетние мы с тобой поспорили, кто больше съест конфет? У тебя тогда на носу высыпали жуткие прыщи, и ты долго стремался выходить из дома, — примолкла, некоторое время вслушиваясь в своё рваное, встревоженное болезненное дыхание.

В голове, картинка за картинкой, как на старой плёнке фотоаппарата, прокручиваются все мгновения проведенные с ним. Только с ним она улыбалась. Только с ним так было хорошо. Только с ним была настоящей. Только с ним жила. А сейчас хочет жить ради него. Только бы открыл глаза…

— Я… — в горле жуткая сухость, но сильнее сжимает его сорочку в пальцах, и второй рукой оглаживает кожу руки, ощущая под пальцами выступающие венки на тыльной стороне ладони, — люблю тебя. Очень… люблю…

Вздрогнув, ощутив, как на голову мягко опустилась ладонь, Николь ошарашенно поднимает голову, встречаясь с уставшими, но открытыми глазами Нэйтена.

— Ещё забыла добавить, что каждый день вынужден терпеть одну очень опасную вредину, — прохрипел он слабым и осипшим голосом.

Сердце девушки, обезумевшее, сначала ухнуло вниз, а потом совершило кульбит с тройным акселем. Истерический смешок сорвался с губ, и не менее безумная улыбка расцвела на губах. Слёзы отчаянья сменились на более тёплые, успокаивающей радости.

— Ну что ты разнылась, все сопли мне об пижаму вытерла, — слабо улыбнулся Картер. Удивительно, он ещё и шутить умудряется. — Эй, мартышка, ну хватит, я не могу смотреть на твои слёзы, — протянул к ней руку, вытерев капельку, но почувствовав неприятную тянущую боль в боку, зажмурился, отпрянув обратно. Чувствует, несладко ему будет, когда обезболивающие перестанут действовать. Хотя его главное обезболивающее жизни сидит рядом и льёт слёзы, а ему, как ненормальному, хорошо.

— Не дёргайся, тебе нужен покой, — тут же запричитала Николь. Её озабоченные глаза быстро пробежались по телу парня. — Я позову доктора.

— Нет, — утвердил Нэйтен. — Давай побудем ещё вместе. Доктор подождёт, — он перехватил её пальцы, которыми она всё это время удерживала. — Лучше скажи ещё раз то, что ты говорила.

— То, что ты гадёныш и придурок? — дебильная улыбка никак не сходила с девичьего лица, чувствуя небывалое облегчение.

— Ты другое говорила, — поджал губы Нэйтен. Он что, попытался обидеться?

Приподнявшись, Тёрнер огладила его щёку. Кожа тоже какая-то сухая. Надо его хорошенечко откормить теперь. Её губы аккуратно поцеловаТёрнер потрескавшиеся губы:

— Ненавижу тебя, Нэйтен Картер, и безумно люблю.

Так успокоительно действует его улыбка. Ослабленный, но не сломленный, словно с каждой секундой к нему возвращаются силы, заветные слова вселяют заново надежду. Всё взаимно, и теперь они точно никуда друг от друга не денутся.

— У нас всё будет хорошо? — повторяет он её же вопрос.

— Обязательно, — улыбается Тёрнер.

— Обязательно.

Теперь-то уж точно.

***

Врача всё же стоило вызвать для осмотра, поэтому, когда Николь попросили удалиться из палаты, она послушно пошаркала обратно в коридор ожидания. Она никуда не уйдёт сегодня и будет ждать до последнего, пока вновь не разрешат увидеться с ним. Теперь она его не покинет и никуда не денется. Признанием она укрепила невидимую связь. Стальная нить судьбы крепко их удержит, и все её фокусы и выкрутасы перенесутся улыбкой. Она любит, боже, как же легко стало. Кажется, только сейчас осознаёт, насколько стала открытой, светящейся и настоящей. Маска с громким треском лопнула и рассыпалась, как старая извёстка.

Повышенные тона за дверьми заставили нахмуриться. Судя по тембру, у людей не самый приятный разговор. Шокирует только то, что ругаются лучшие друзья. Семьи, которые были ближе родных друг другу. Родители Нэйтена и отец с матерью повернули головы, когда она отворила двери и вышла к ним.

— Как Нэйтен? — миссис Картер, совершенно перепуганная и обеспокоенная, смотрела на Николь, словно в её глазах все ответы и спасение от материнских тревог. Можно понять переживания родителей за единственного сына. Тёрнер впервые видит такого нахмуренного отца Нэйтена. Его брови сливались в единую полосу, а на висках, кажется, проблескивали седые волоски. Но, как мужчина, держался он стойко, придерживая за плечи жену.

— Всё хорошо, миссис Картер. Он пришёл в себя, и врачи подтвердили, что он в порядке, — а потом сжала губы, опуская глаза на каменные плиты пола. — Простите, не сдержала слово, данное вам. Не уберегла.

— Ты не обязана извиняться перед ними, дочка, — вдруг вспылила мать. — Нэйтен тебя едва не втянул во всё это… это… — не могла она подобрать слова.

Николь нахмурилась, бросив взгляд на Маркуса стоявшего в стороне. Парень виновато вздёрнул плечами. В его взгляде читалось, что ему пришлось всё рассказать. Тёрнер не злится на него. Всё равно рано или поздно пришлось бы признаться во всём. Просто не думала, что так рано. Она не успела даже подготовиться. Да и чувствует ещё усталость. Эмоциональные выдались сутки, а ещё не спала толком.

— Мам, — попыталась нажать Николь.

— Нет, Николь, я люблю Нэйтена, но это уже перебор даже для него Всё это было слишком опасно. Видишь, к чему это привело. А если бы что-то случилось с тобой?

— Мам, — с ещё большим нажимом произнесла Николь. Она посмотрела на родителей своего молодого человека. У людей горе, они слишком переживают за сына, поэтому молчат. Чувствуют вину и перед ней. Но виновата только она, и кто должен извиняться, так только она. Конечно, миссис Тёрнер тоже переживает за свою дочь, но не время ругаться. Да, вообще не стоит. — Мама, всё не так. Я виновата. Я. Ваша дочь… — Тёрнер глубоко вздохнула, понимая, что пришло время для главного признания в её жизни (не считая признания Нэйтену), столкнуться со страхом разочарования родителей, от которого