Шрифт:
Закладка:
Я не хочу разговаривать с отцом. Не хочу видеть его. Там, в Богудонии, мне лучше. Я хотя бы не дышу ненавистью ко всему меня окружающему. Единственное, чем бы я сейчас с удовольствием воспользовался в доме отца, — это нормальный душ.
Да к чёрту. Перед смертью не надышишься.
Выхожу из машины под проливной дождь. Накидываю капюшон ветровки, а под её полы тут же забирается сырой воздух. Надо бы взять ещё какие-нибудь вещи из дома. Иметь одну футболку и одну толстовку не прикольно.
Но острая, как нож, мысль, приводит в чувство. Куда взять-то? Как только я переступлю порог этого дома, то, возможно, от Богудонии останутся лишь воспоминания. Хочу ли я этого? Сука, нет, конечно. Вечно я тоже по чужим углам не буду бегать, но и заканчивать всё так тоже планов не было. Но всё равно закрываю за собой входную дверь. И щелчок замка в ней как гильотина. Путь на свободу отрезан.
— Тимур Алексеевич? — В коридоре появляется наша горничная. Она спешно вытирает руки о фартук и испуганно смотрит на то, как я скидываю кроссовки. — А… Ужин уже закончился, но я могу накрыть вам отдельно, если хотите.
— Не надо, — отвечаю холодно. Меня явно не ожидали увидеть на пороге. — Где отец?
— Ушёл в кабинет к себе, кажется.
— А Лена? — прислушиваюсь к звукам в доме.
— Елены Николаевны нет сейчас.
Отлично. Хоть какая-то приятная новость. Пересекаться с Крысёнышем сейчас — это как быку красной тряпкой перед носом помахать. Сцепиться с ней в перепалке и сорваться мне ничего не стоит.
Я поднимаюсь к отцу в кабинет с чувством, что по мне каток проехался. Каждый шаг — это усилие над собой. Зверская пытка.
Если бы я только знал, как можно помочь Ане по-другому, то ничто бы меня не заставило явиться к отцу. Встать перед ним и смотреть прямо в глаза. Как сейчас…
— Тимур? — отец делает вид, что удивлён.
А ещё он сидит в своём кожаном кресле, откинувшись на него спиной. Верх белой рубашки вальяжно расстёгнут, а в руках стакан, наполненный, скорее всего, чистым виски. В небольшом кабинете зашторены окна, и свет идёт только от лампы на отцовском столе.
— Какой сюрприз, — мой папаша язвительно скалится.
Цирк. Причем дешёвый и отвратный. Стиснув зубы, прохожу от двери к небольшому диванчику у стены. Сев на него, стараюсь не думать, сколько баб на нём перетрахал мой отец.
— Что хотел? Деньги закончились? — усмехается он и делает глоток своего пойла из стакана.
Удивлён ли я, что никто не интересуется, где я был всё это время, как жил и чем дышал? Нет. Мне кажется, если бы ему сообщили новость о моей смерти, то этот урод улыбался бы, как хренов Гринч. Подавшись торсом вперёд, я облокачиваюсь на колени.
— Нет. Не деньги, — хриплю, сцепив пальцы в замок, и смотрю на причудливую геометрию, вытканную на ковре.
— Не деньги… — задумчиво тянет отец. Слышу, как он ставит стакан на стол. — А зачем пришёл тогда?
Слюна у меня во рту становится горькой. Язык липнет к нёбу. Сидя сгорбившись, я поднимаю взгляд на отца. А он, сука, как царь в этом кресле: сел ровно, расправил плечи и даже смотрит на меня, слегка приподняв подбородок. Короны на его голове не хватает. Но я сейчас вручу ему её собственноручно.
Б*ять, и кто бы мог подумать.
Ради себя я бы никогда так не сделал. Набираю полную грудь воздуха. Все моменты с Аней проскальзывают перед глазами. Запираю всю свою гордость глубоко под рёбрами, надеясь, что она не разъест меня изнутри, и прочищаю горло, прежде чем выдавить из себя сиплое:
— Я пришёл просить у тебя помощи.
Глава 43. Тим
Глава 43. Тим
Отец замирает в кресле. Держит несколько мгновений у приоткрытого рта стакан с виски, а потом ставит его на стол.
— Помощи? Я вроде ещё не настолько пьян, чтобы мне слышалось подобное.
— Тебе не послышалось, — отвечаю хрипло, а горло до боли царапает собственный голос.
Я и отец смотрим друг на друга молча. Я держу его тяжёлый взгляд, так крепко сцепив в замок пальцы, что кисти рук сводит от напряжения. Тишина в его кабинете становится гнетущей. Глаза моего папаши сужаются, а сам он снова тянется за стаканом виски. Сделав один жадный глоток, отец наконец произносит:
— Я даже боюсь представить, в какой ты заднице, раз пришёл ко мне сам.
— Не я, — качаю головой, не прерывая зрительный контакт с отцом. — Проблемы не у меня, а у близкого мне человека. Поговори с ректором академии, чтобы его не отчислили. Я знаю, что с ним ты на короткой ноге.
Теперь же отец округляет глаза.
— Ты пришёл просить меня за какого-то там друга?
Я набираю полную грудь воздуха, хотя её и так распирает от жара внутри. Мне как петлю на горло накинули. Оттягиваю ворот футболки от шеи. Я не хочу думать о том, что сейчас конкретно унижаюсь, придя сюда с этим разговором. Но ощущаю себя именно так.
— Это девушка, — выдыхаю я. — Очень хорошая. С учёбой у неё всё отлично. Но вышло одно недоразумение. На Ивана Андреевича давят, чтобы он её отчислил, но ты ведь можешь…
— Погоди-погоди. Девушка? — изумлённо хмыкает папаша.
— Да.
Он вдруг заходится неестественным смехом. Откидывается всем телом на спинку кресла и откровенно ржёт. Мой пульс учащается, а я заставляю себя не подорваться с дивана. Лишь перестаю облокачиваться на колени и выпрямляю спину. А холодный ком тошноты сразу ныряет мне в желудок.
— Мой вискарь точно с какими-то галлюциногенами. Ушам не верю, — отец продолжает омерзительно смеяться. — Охуевший у меня сыночка вырос. Не появляется неделями дома, а потом заявляется в мой кабинет с ноги да ещё и с такими запросами.
— Ты и сам не особо интересовался, где я был всё это время, — говорю через стиснутые зубы.
Перестав ржать, мой папаша тоже выпрямляется в кресле.
— Если бы с тобой что-то случилось, то мне бы уже давно сообщили, — хмыкает он. — В
