— О какой Повести ты сейчас говоришь, дочка? — спросил он мягко, стараясь унять вновь сбившееся с ритма сердце.

— Та, что будет написана в шестнадцатом веке о Петре и Февронии Муромских, — криво усмехнулась Фрося. — Милая сказочка о любви бортниковой дочки и князя.

— Значит, твоё появление было предопределено историей? — впервые на Фросиной памяти игумен выглядел ошарашенным. Потом резко зажмурился, скривился, как от сильной боли, провел одной рукой по шее, плечу, сжал грудь в районе сердца. Губы его налились синевой. Дыхание стало редким.

— Отец Никон, что с вами?! — Фрося подлетела к соседнему креслу и успела поймать выпавшую из рук чашку, начала расстёгивать ворот рубахи.

— Не стоит, — тихо произнес игумен и отвёл Фросину руку холодными пальцами. — Мне лучше.

Фрося села рядом на пол. На «лучше» было не похоже, однако мужчина сам расстегнул ворот и откинулся в кресле, закрывая глаза. Фрося, холодея от ужаса, подумала, что её опрометчивые слова сейчас могли привести к смерти очень дорогого человека. Несколько минут они молчали. Постепенно дыхание старца выровнилось, и он попытался ободряюще улыбнуться. Вышло не очень.

— Я не верю в предопределение, отче, — наконец произнесла Ефросинья.

— В данном случае вопрос отнюдь не в вере, — священник сцепил свои длинные тонкие пальцы и наклонился к ней. — Расскажи мне эту Повесть.

Ефросинья очень сомневалась, что сейчас время сказок.

— Надо лекаря позвать, а не глупые Повести рассказывать.

— Нет ничего того, что бы знал местный лекарь и не знал я, успокойся и расскажи, — привычный тон постепенно возвращался к игумену.

Фрося облегченно выдохнула и пересказала всё, что помнила. После того, как она закончила, в доме повисла тишина, лишь дрова в печи успокаивающе потрескивали. За окном повалил снег. Начало темнеть. «Видимо, ночевать сегодня придется вне дома, — подумалось княгине. — Интересно, это достаточный повод для развода?»

— А ты знала, что Феврония и Ефросинья — два варианта одного греческого имени? — спросил наконец игумен.

— Нет, — честно ответила Фрося.

— И тем не менее сопоставила повесть и реальные события?

— То, что канонические Петр и Феврония — это исторические Давид и Ефросинья, доказано давно и не мной.

— И тем не менее ты сомневаешься в решении своего супруга?

— Я не сомневаюсь. Я не понимаю его.

— Хорошо, — отец Никон кивнул. — Но почему вместо того, чтобы спросить у него о причинах, ты убежала ко мне?

Фрося вновь опустила глаза. Вот что на это сказать? То, что она побоялась услышать, что не нужна более? Что она привязалась к мужу и не знает, что теперь с этим делать? Что сегодня с утра ей жутко хотелось апельсин, а в положенный срок кровь так и не пошла?

— А к кому мне идти, отче? Скажи, и я пойду! — почти прокричала она.

— Тише, деточка, тише! Я не хотел тебя обидеть. Но с мужем говорить надо, тогда и горевать не придётся. Мне-то, старому, короткий срок остался, а вам ещё долго под руку идти, если Повести твоей верить. А убегать не выход, жизнь всё равно догонит.

Фрося вздохнула:

— С боярами-то что делать?

— Давить их надо, как гнид, — раздалось от двери. Князь Давид стоял и смотрел на заплаканную супругу с тревогой. — Ты чего умчалась на ночь глядя, ладо?

— А ты отчего не предупредил, что боярам скормить меня собираешься?

— Я этим собакам даже костей не кинул бы.

— Мог бы сказать, — уже спокойно произнесла Фрося.

Давид скинул заснеженный плащ и помог супруге подняться с пола.

— Да я и сам не знал, что так обернётся. Только иначе никак бы не вышло. Не бойся, если поеду куда, поставлю подле тебя людей верных. Илья ни на шаг отходить не будет. Матушку попрошу гадюшник этот успокоить. В остальном сдюжишь, я в тебя верю. Отче, ты как?

Отец Никон кивнул. Как он? Плохо. Долгую жизнь прожил, а умирать все равно не хочется, но сердце износилось и всё хуже бьется в груди, старая рана напоминает о себе всё чаще и чаще, да головные боли изматывают день ото дня. Подводит тело и именно тогда подводит, когда нужно больше обычного.

— Помогу, не оставлю.

Проверить счетные грамоты всё же пришлось. Для этого сначала понадобилось разобраться с буквенной системой записи цифр. Тиун же княжеский, который вёл хозяйство во дворце, вообще записывал все расчеты глаголицей, видимо, надеясь, что никто не поймёт да разбираться не захочет. Пришлось позвать в подмогу княжеского писца. Тот сначала нос кривил, мол повесили на бабу-дуру, а он как крайний всю работу делай. Но после глянул внимательней, почесал затылок да полез в записи свои, ещё в ученье сделанные, и нашёл-таки глаголицу, помог понять, что к чему. Правда заметив, Фросины закорючки, не удержался, спросил, что за письмо такое хитрое? Пришлось объяснять, что на востоке так цифры пишут, а на западе, в Риме — иначе. В общем, писарь ушёл от Фроси довольный новой наукой и помогать вызвался добровольно, уж больно ему любопытны были эти «цифры арабские» да сложения в столбик. Фрося же, разобравшись наконец с записями, пошла в гончарную лавку.

— Радуйся, мастер! — поздоровалась женщина.

— Здрав будь, государыня, — поклонился гончар. — Чем помочь могу?

— Пряслица мне нужны одинакового размера, но двух цветов. Сорок штук одного и десять другого.

— Неужто прядильный дом организовать решила? Я слышал, у тебя мастерицы на чудо-самопрялках работают. Песни поют, а нить сама тянется.

— Э, нет, прости, мастер, но даже портки натянуть и то усилие надо, а сами только зайцы плодятся. Мне пряслица для счёта нужны. Получив у удивлённого мастера мешочек маленьких грузиков, она отправилась к кузнецу. Тот, зная её уже достаточно хорошо, лишь в бороду поулыбался да прогудел:

— Сдюжу я полоски, хотя зачем металл ковать, ума не приложу, деревянные проще, да и раму сделаю, а то с тебя станется по мастерам бегать да отвлекать их от трудов праведных. Хоть расскажешь, на что тебе эта трещётка?

Фрося расхохоталась и объяснила кузнецу, как пользоваться счётами.

— Хороша забава, — одобрил Иван. — Купцам да отрокам по нраву придётся. А тебе на что?

— Считать, — коротко ответила Фрося. — Ты идею бери, если хочешь.

— Что ж, благодарю. Сыну такие сделаю. Умным будет — повторит, там глядишь, и научится мастерством деньги зарабатывать. Принесу тебе завтра твои счёты, не бегай по морозу почём зря.

На следующий день процесс пошёл. Они втроём вместе с писцом и Жданом, который переехал вместе с хозяевами на новое место, сводили счета, сверяли расходы, всё более поражаясь