Системы автоматизированного проектирования дают сегодня возможность «семплировать» архитектуру – вырезать, вставлять отдельные фрагменты, возиться с ней так же, как музыкант в своей спальне семплирует музыку. Как и многое другое, здания существуют в наши дни в виде данных, цифрового файла. Внешний вид целых зданий, распространенный посредством какой-либо технологии – фотографий, интернета, можно скопировать и подвергнуть манипуляциям. В 2013 году облик «Ванцзин-Сохо» – здания, спроектированного Захой Хадид, был скопирован (или украден, по мнению иных) при постройке другого здания, «Мейцюань – 22 век», уже в другом городе – Чунцине. В 2016 году двое художников в Новом музее в Берлине вошли и осуществили 3D-сканирование знаменитой статуэтки царицы Нефертити, чтобы впоследствии выложить ее в интернете, где любой сможет скопировать ее цифровой призрак или вывести на 3D-принтере ее «твердую копию». Сколько времени пройдет до того, как нечто подобное мы сможем делать со зданиями? Совсем немного.

Как показывает опыт павильона MegaFace, спроектированного накануне Зимних Олимпийских игр в Сочи 2014 года архитектором Асифом Ханом – сооружения, фасад которого в буквальном смысле движется, создавая в высоком рельефе лица выгружающих свои автопортреты прохожих – будущее, хотя бы в этом, ближе, чем мы полагаем. Можно представить себе городскую улицу, здания на которой постоянно меняют очертания и облик, пульсируя в резонанс с информацией и данными, поступающими в потоковом режиме от проходящих людей. Вот еще один ответ на вопросы, поставленные много лет назад Смитсонами: каким образом архитектура может взаимодействовать с нами, кочевыми массами, во всем нашем разнообразии? Архитектура моментальной коммуникации. Но коммуникации двусторонней: коммуникации с ними, а не только – к ним. Архитектура как подлинное средство массовой информации.

Музей Гуггенхайма в Бильбао. Ardfem/WikiCommons. Licensed under CC BY-SA 3.0: https://creativecommons.org/licenses/by-sa/3.0/legalcode

Глава девятая

Встретиться с самым известным в мире архитектором

Истинный художник должен щедро вводить зрителей в заблуждение ‹…› Всякое произведение искусства может быть великим только в той мере, в какой оно вводит в заблуждение…

Эдмунд Бёрк[235]

Как не встретиться с самым известным в мире архитектором

– Кем этот парень себя считает?

Правило первое: если берешь интервью у Фрэнка Гери, не произноси слово «зрелище». Я это сделал. А Фрэнк этого не любит, терпеть не может.

– Этот парень… – Он вперяет в меня свой палец и говорит, не обращаясь ни к кому в особенности. – Этот парень считает, что я проектирую зрелища.

Выплюнув эту фразу, он принимается бегать по бюро – огромному, гулкому ангару в Лос-Анджелесе, словно боксер на ринге, уворачиваясь от столкновения с макетами, постаментами и сотрудниками: настоящий подвиг, учитывая загромождение в помещении. Он не то, чтобы раскраснелся, но очевидно на пределе. Это видно по его плотно сжатым губам. Для мужика под восемьдесят он неплохо поворачивается.

– Это зрелище? – тыкает он в макет… Не могу разобрать, что представляет собой груда скомканного картона. – Вот это, да?

Он зыркает на меня с осуждением. Над всем этим возвышается, однако, одна особенно высокая модель – галерея Гуггенхайма, спроектированная им для Абу-Даби. Модель сама по себе огромна почти настолько, что я, пожалуй, мог бы в ней схорониться. Из нее получился бы прекрасный дом для колонии морских свинок – дом смеха из пластмассовых желобов, кубов и не-совсем-конусов. Модель стоит на постаменте посреди окружающего ее тарарама в студии. По мне, выглядит она весьма зрелищно.

– Не знаю, к чему ты всё это ведешь. – Он наконец останавливается. – Пытаешься заставить меня признать, что я эгоцентрист, который ставит себе в городе памятники за счет бедных жителей? Ты раскусил меня? И я должен это прекратить?

Всё, что я просил у него, было – поделиться мыслями о тех, кто считает его работу «пустым зрелищем». Но слово на «з» для Гери сегодня – что красная тряпка для быка. На пресс-конференции в Испании в октябре 2014 года один журналист задал ему тот же самый вопрос. Гери показал ему средний палец. А кроме одного слова на «з» есть еще и другое. Впадая в старческий маразм, Гери начинает просто беситься, когда его обвиняют в том, что он дал первоначальный толчок современной эпохе знаковой архитектуры.

Эффект Бильбао

На протяжении двадцати лет здание, которое сделало его самым известным в мире архитектором – музей современного искусства Гуггенхайма в испанском Бильбао – фотографировали и воспроизводили в двух измерениях до посинения. Оно появляется на рекламе автомобилей и драгоценностей. Оно соблазняет туристов отправиться в отпуск на лоукостере. Фигурировало оно и в начальных эпизодах в фильмах о Джеймсе Бонде. Рок-группы записывали в нем свои альбомы. Здание стало знаменитым; сделался знаменитостью и его архитектор со своими знаменитыми приятелями вроде Лоуренса Фишборна или покойного Денниса Хоппера, с беспокойным окружением сотрудников, пиарщиков и прихлебателей вроде Бреда Питта, который, как известно, был у Гери стажером.

Фрэнк Ллойд Райт был знаменит. Но тот Фрэнк никогда не появлялся в «Симпсонах». О том Фрэнке никогда (совсем) не снимал фильм режиссер – лауреат премии Оскара (хотя, признается Гери, он сделал это лишь потому, что режиссер, его покойный приятель Сидни Поллак, так долго приставал к нему с этой идеей, что дать согласие было единственным способом его заткнуть). Спустя почти двадцать лет после открытия музея в Бильбао Гери всё еще не вполне пришел в себя. Слава, говорит он, уже слегка поспокойнее…

– …Пришла, видишь ли, поздновато. Я ей не верю. Я пытаюсь ее игнорировать.

Это, однако, нелегко. Сегодня каждый хочет кусочек Гери и его сенсационных соборов в стиле барочной попсы эпохи потребления культуры. Всякий алчет пресловутого «эффекта Бильбао» – снова вернуть к жизни, словно Лазаря, переживающие кризис города посредством славной искупительной силы архитектуры.

Бильбао изменил всё: для Гери, для архитектуры, для городов.

– Меня попросили сделать оперный театр в Сиднее, – смеется он.

Сегодня мэры и застройщики обычно просят о «Бильбао». Однако и в середине 1990-х, спустя пару десятилетий после открытия, Оперный театр в Сиднее всё еще задавал в архитектуре высокую планку.

– Они старались воскресить страну басков в качестве пригодного для жизни места, – вспоминает Гери. – Судостроение и металлургия беспомощно барахтались.

В период между 1981 и 1995 годом Бильбао лишился четырнадцати процентов населения[236]. Это здание, однако, совершенно преобразило город, как впоследствии – саму архитектурную культуру; теперь Гери поглощен процессом измерения этой