полсекунды рука срывается с места – влево, вправо, на юго-запад, на северо-северо-восток. Мне видно, как кожа на руке растягивается и пульсирует, как крошечные мускулы под ней напрягаются и набухают, как позади костяшек поднимаются и опускаются, словно нити марионетки, сухожилия.

Ладонь хватает компьютерную мышь, и пара кружится в па-де-де на танцплощадке-коврике. Коврик гораздо более хитроумный, чем тот, что имеется у меня дома – плоская халява с торговой ярмарки. Этот же окантован мягкими, выпуклыми холмами и кочками. Рука и мышь взлетают и скатываются с этого рельефа, вальсируют по нему, и одновременно с тем их танец имитируется на экране перед Томом вслед за движениями внизу; на сей раз это – простая фигура, курсор, который мечется вокруг пикселей, словно волчок. Под курсором, однако, синхронно с ним, движется некая фигура, кружась и поворачиваясь, скручиваясь и затем внезапно устремляясь прямо к нам. Это визуализация здания. Однако она не походит ни на одно здание, которое я когда-либо видел. Она выглядит скорее как жук или сгусток эктоплазмы, корпускула или простейшее одноклеточное – столь же мясистое и жилистое, как и рука, им манипулирующая.

Вискомб в процессе проектирования здания. Нынче, говорит он, «любой архитектор пользуется компьютерами». Даже неоклассики проектируют колонны и портики на экране, хотя мне случалось встречать нескольких гордых луддитов, которые не могут предать карандаш, держась за тактильные ощущения из прошлого, подобно любителям винила. Если зайти сегодня практически в любое архитектурное бюро, то фаворитов, укрывшихся с карандашами и угольниками за традиционными чертежными досками, не увидишь; все прилипли к мониторам, как в любом другом офисе. Это чернорабочие, необходимая прислуга всякого стархитектора. Их называют САПР-жокеями по названию животного, на котором те скачут и которого стараются приручить: системы автоматизированного проектирования[230].

Когда компьютеры впервые использовали для проектирования здания – вопрос спорный. Наиболее известен факт, что сложные своды здания Оперного театра в Сиднее еще в 1960-х годах потребовали привлечения электронно-вычислительной машины для расчетов по сложным формулам, лежащим в основе их форм. Но еще задолго до того было много рассуждений о том, как этот новый инструмент может изменить здания и сами города, в которых мы живем. Огромные успехи вычислительной техники, которых удалось достичь в годы Второй мировой войны усилиями шифровальщиков вроде Алана Тьюринга из Блетчли-парка, в последующие десятилетия получили отражение во всех областях культуры, включая архитектуру.

Так, в 1954 году пионер кибернетики Норберт Винер предсказывал, что компьютеры позволят британским или вообще европейским архитекторам проектировать здание, которое планируется возвести в США, передавая чертежи и спецификации через Атлантику посредством нового аппарата связи вроде телетайпа или фототелеграфа. «…Физическая транспортировка архитектора и его документов, – утверждал он, – может быть весьма эффективно заменена передачей сигналов, что не влечет за собой передвижения ни одной крупицы материи с одного конца линии на другой»[231]. Время пришло, и такое стало возможным, даже больше того. Сегодня архитекторы от Лондона до Лос-Анджелеса регулярно пересылают расчеты и чертежи для дальнейшей их обработки в конторах в Азии и Африке; серийное производство компонентов конструкции здания – стеновых панелей, оконных пакетов, балок – ведется в Китае или Малайзии. Процесс архитектурного производства раскололся, обособился на части и рассеялся по всему свету.

В то время, когда Винер делал свои предсказания, в более передовых областях инженерного дела и архитектуры давала всходы идея, что здание, как и сам компьютер, является системой и потому должно проектироваться именно в этом качестве. Проектирование должно начинаться с инженерных служб – канализация, электроснабжение и, уже в наше время, всё более сложная ИТ-система – необходимых для осуществления каких бы то ни было форм деятельности, все это снабжено скелетом и обернуто оболочкой-кожей, как у любой другой машины; но не одной из механических «машин для жилья» Ле Корбюзье, а более футуристической ее версии – электронная, кибернетическая машина, которая, как и сам компьютер, может реагировать на то, как люди взаимодействуют с ней. Подобные идеи инфицировали в пятидесятые и шестидесятые годы многих – Бакминстера Фуллера, архитекторов из группы «Аркигрэм» и Райнера Бэнема, который с энтузиазмом писал об архитектуре будущего, которую, как любой другой товар длительного использования – «великую штуковину», будет проектировать и контролировать компьютер.

Какая же роль отводится в этом новом мире самому архитектору? В своей знаменитой лекции на знаковой конференции 1964 года под названием «Архитектура и компьютер» ветеран модернизма Серж Чермаев предположил, что компьютер, освобождая архитектора от задач, некогда исполняемых вручную, может дать ему время для размышлений или для лучшего решения возникающих проблем. Большие ЭВМ вроде «Скетчпэда» могли также вырабатывать различные пути решения проблемы: это порождает сложности, но зачастую себя оправдывает. Однако он предупреждал, что компьютер «не сможет заменить творческую деятельность»; компьютер должен быть инструментом архитектора, а не его хозяином, чтобы не хвост вилял собакой. Возможно. Иные, правда, задавались вопросом, может ли компьютер повысить генофонд архитектурной профессии. В конце концов, компьютер был не просто устройством для обработки данных; он также поддерживал общение. Он мог бы позволить множеству людей трудиться над неким решением совместно.

В шестидесятые годы иные вроде математика-вундеркинда Кристофера Александра полагали, что компьютеры могут не только легко обсчитывать сложные формулы, стоящие за гармоническими пропорциями; но тем самым могут дать жизнь своего рода универсальной архитектуре – языка шаблонов, как он ее называл. Этот язык и должен создать новую архитектуру, которая могла бы ответить на вопрос, поставленный Питером и Элисон Смитсон: как одна и та же постройка может говорить с мобильным, разнородным обществом? Именно это позволял «язык шаблонов» Александра – почти набор деталей, из которых всякий, кто в них разберется, сможет возвести здание.

Молодой Николас Негропонте, страдавший дислексией сын крупного греческого судовладельца, которому во время цифрового бума 1990-х предстояло стать настоящим гуру в области компьютерных технологий, пошел в этом направлении чуть дальше. Негропонте обучался архитектуре в Массачусетском технологическом институте и был под сильным впечатлением от ранних версий САПР. В 1967 году он основал при МТИ «Группу архитектурных машин» для исследования взаимодействия человека и машины и огромного влияния, которое оно оказывает на то, как мы проектируем здания, как они выглядят и как осуществляют свои функции. Как и многих других пионеров-технократов шестидесятых и семидесятых годов, его увлекали утопические, эмансипаторские возможности, которые компьютер может предоставить человеческому обществу. Он полагал, что это могло бы положить начало новой форме демократии. В книге «Архитектурная машина. Навстречу более гуманной среде» (1970) он рассуждает о том, что с годами компьютер должен демократизировать процесс проектирования, позволив каждому из нас влиять