– У Гальварда, и у Мелитона, и даже у асцианина шанс проявить себя уже был. Не приходило ли вам в головы, что я его тоже достойна? Ведь даже у тех, кто ухаживает за девушкой в уверенности, будто соперников у них нет, один соперник все же имеется, и это – она сама. Захочет – поддастся на его ухаживания, а не захочет – останется сама по себе. Ему еще предстоит убедить ее, что с ним ей жить будет радостнее, чем одной, и мужчины нередко убеждают в этом девиц, хотя на поверку дело оборачивается совсем иначе. Вот и я решила поучаствовать в состязании, и если сумею выиграть, останусь сама по себе. Если уж выходить замуж за лучшего из рассказчиков, то пусть-ка жених превзойдет в искусстве рассказчика и меня, иначе какой во всем этом смысл?

Каждый из них троих рассказывал о родных краях. Я поступлю так же. Моя родная земля – земля далеких горизонтов и необъятного неба, земля пышных трав, вольных ветров и частого, бешеного стука копыт. В летние дни ветры становятся жаркими, словно дыхание кухонной печи, а когда пампа горит, полоса дыма тянется вширь на целую сотню лиг, и львы, удирающие от пожара верхом на спинах наших коров, кажутся полчищем демонов. Мужчины в наших краях отважны, точно быки, а женщины неистовы, точно ястребы.

В дни юности моей бабки была в краях наших вилла, столь отдаленная, что никто не ездил к хозяевам в гости. Принадлежала она одному армигеру, леннику сьера Паскуа. Земля там славилась плодородием, и особняк владелец выстроил превосходный, хотя бревна для потолочных балок пришлось таскать издалека, упряжками волов, целое лето, до осени. Стены же особняка, не меньше трех шагов толщиной, были глинобитными, как и стены всех домов в моей родной стороне. Жители лесистых земель на такие стены смотрят с пренебрежением, однако в стенах наших домов всегда прохладно, и выглядят они, насвежо выбеленные, просто на славу, да еще не горят. Имелась на вилле и башня, и просторный обеденный зал, и хитроумное устройство из множества канатов, колес да ведер, при помощи коего два мерихипа, идущих по кругу, поливали разбитый на крыше сад.

Сам армигер был человеком весьма обходительным, жена его – настоящей красавицей, вот только все дети их, кроме одной-единственной дочери, умерли во младенчестве, не прожив даже года. Была дочь хозяев высока ростом, телом смугла, как дубленая кожа, однако нежна, словно масло; волосы цвета вина светлейшего сорта, глаза темнее грозовых туч – одним словом, со всех сторон собой хороша. Одна беда: жили они в такой глуши, что никто об этом не знал и свататься к ней даже не думал. Нередко уезжала она в пампу на целый день, совсем одна, поохотиться с ручным соколом либо погоняться со сворой пятнистых гончих за вспугнутой антилопой. Нередко просиживала она наедине с собой в собственной спальне, слушая пение жаворонка в клетке да листая страницы старинных книг, привезенных из родительского дома матерью.

И вот, наконец, решил отец выдать ее замуж, так как до двадцатилетия ей оставалось всего ничего, а после мало кому захочется взять ее в жены. Разослал он слуг всюду, на три сотни лиг вокруг, славить ее красоту и сулить, что после его смерти все им нажитое мужу дочери отойдет. Тогда съехалось на их виллу много великолепных всадников – седла отделаны серебром, «яблоки» мечей из кораллов. Устроил для них хозяин всевозможные развлечения, а его дочь, убрав волосы под мужскую шляпу, с длинным кинжалом за мужским кушаком, расхаживала среди съехавшихся. Так, притворяясь одним из гостей, она слышала, кто хвастает множеством любовных интриг, замечала, кто не упустит случая что-либо прикарманить, полагая, будто его никто не видит, а каждый вечер приходила к отцу и называла их имена. Когда же она уходила спать, хозяин призывал к себе названных, рассказывал им, как умирают под жарким солнцем, на кольях, вбитых в землю в безлюдных местах, люди, зашитые в сыромятные кожи, а они на следующее же утро седлали дестрие и – только их там и видели.

Вскоре осталось женихов всего трое. Теперь уж армигерская дочь не могла по-прежнему держаться среди гостей: ведь ее наверняка бы узнали. Пошла она к себе в спальню, распустила волосы, причесалась, сняла охотничьи одежды и вымылась в ароматной воде, а после надела на пальцы кольца, на запястья – браслеты, в уши также продела золотые кольца немалой величины, а голову увенчала тонким, изящным обручем чистого золота, знаком достоинства девицы из армигерского сословия… короче говоря, сделала все, что могла и умела, дабы предстать перед гостями настоящей красавицей, а поскольку и сердцем была храбра, может статься, девицы прекраснее не сыскалось бы на всем белом свете.

Нарядившись, как пожелала, отправила она служанку за отцом с женихами.

– Взгляните на меня, – сказала она. – Вот золотой обруч у меня на челе, а кольца размером поменьше продеты в уши. Руки, которые обнимут одного из вас, объяты кольцами еще меньшими, а еще меньшие кольца надеты на пальцы. Мой ларчик с драгоценным убранством – вот, открыт перед вами, и в нем колец больше нет, однако здесь, в этой комнате, имеется еще одно кольцо, надетое не на меня. Сумеет ли кто из вас отыскать его и подать мне?

Взялись все трое женихов за поиски, заглянули и под кровать, и за гобелены на стенах. Наконец самый юный из троицы, сняв с крюка жаворонка в клетке, принес его армигерской дочери – и вправду, на правой лапке птицы блеснуло золотом крохотное колечко.

– Слушайте же меня, – сказала дочь армигера. – Мужем моим станет тот, кто вернет мне эту бурую птичку.

С этими словами отперла она клетку, сунула руку внутрь, с жаворонком на пальце подошла к окну и бросила его в небо. Подняли женихи глаза, проводив взглядами искорку золотого колечка в лучах жаркого солнца, а жаворонок, устремившийся ввысь, вмиг превратился в темное пятнышко на фоне небесной лазури.

Бросились женихи со всех ног вниз по лестнице, выбежали на двор, свистнули скакунов, быстроногих товарищей, что принесли их сюда, преодолев многие лиги пустынной пампы. Накинули они на спины скакунов отделанные серебром седла, помчались вдаль и вскоре исчезли из виду, скрывшись и от армигера, и от армигеровой дочери, и друг от друга, так как один поскакал на север, в сторону джунглей, другой на восток, к высоким горам, а третий, самый юный, на запад, к берегу бурного моря.

Спустя несколько дней тому, кто поехал на север, преградила дорогу река, да такая быстрая, что не переплывешь. Погнал он скакуна вдоль берега, на каждом шагу вслушиваясь в щебет обитавших поблизости птиц, и вскоре отыскал брод. Видит: стоит посреди брода всадник в бурой одежде, верхом на дестрие бурой масти; лицо закрыто бурым шейным платком, и плащ его, и шляпа, и вся иная одежда – сплошь бурого цвета, а на правом сапоге бурой кожи, возле самой щиколотки, поблескивает золотое кольцо.