Оказалось, что проживание во временных домиках совсем не означало, что семья лишилась крова во время землетрясения. Времянки много лет перепродавались на вторичном рынке жилья; одни просто продали их и уехали, другие получили квартиру и продали времянку, а третьи получили квартиру и сохранили за детьми времянку в надежде получить еще одну квартиру. Жизнь во времянке давала реальную возможность попасть в списки нуждающихся, а значит, и в очередь за квартирой.

Я понял, что этот цикл никогда не кончится, пока условием получения квартиры или сертификата не станет снос временного жилья. Времянки превратились в символ зоны бедствия, навязывали ощущение продолжающейся трагедии, формировали у людей психологию вечных жертв. Пришло время любой ценой избавиться от ветхих домиков! К тому же это высвобождало площадки для коммерческого строительства в центре, что означало появление новых строек и, следовательно, дополнительных рабочих мест. Конечно, снос времянок вызывал недовольство тех, кто надеялся на них подзаработать, но это нас не остановило: сносили жестко, без исключений.

Поменялась и философия восстановительных работ. Мы собирались восстанавливать город как среду проживания, а не просто дать людям крышу над головой. Гюмри и Спитак можно было назвать городами лишь условно, потому что они так значились по документам. В реальности же в них отсутствовала та внутренняя сущность, которая объединяет людей, создавая особую идентичность по принадлежности к городу. Новые полузастроенные районы в Гюмри и Спитаке стояли безжизненными, в них не было ни души, ни энергии.

Самая главная часть города – это его центр. Ведь именно так при естественном ходе событий, разрастаясь от него к окраинам, и возникали все города. Города не будет, если нет центра: он связывает все части не только и не столько физически. Из разрозненных новостроек вокруг Гюмри пешком не добраться до парка, где люди привыкли собираться, – да и вообще никуда не добраться. В самих же новых районах у людей нет ничего, кроме крыши над головой. Вот и получалось, что в городе нет жизни: какая может быть жизнь, если все жилые кварталы разбросаны и ничто их не склеивает? Осознав эту проблему, мы тут же направили все средства на возрождение городских центров. Стали укреплять и восстанавливать зияющие пустыми оконными проемами аварийные дома на главных исторических улицах, а сами улицы очистили от нагромождения времянок. Центральные районы Гюмри и Спитака стали сплошной стройплощадкой – настолько большой, что не хватало строителей, хоть их и направляли сюда со всей Армении.

Наш план сработал. Каждый город начал оживать вместе со своим центром, появились магазины, кафе, скверы – в общем, все то, чем обычно примечательны городские центры. А самое главное – люди стали улыбаться на улицах. Параллельно мы восстановили всю городскую инфраструктуру, построили детсады, школы, больницы, библиотеки, клубы. Наконец-то задышал малый и средний бизнес, города привлекли внимание крупного бизнеса, стали создаваться новые рабочие места.

Значительную роль в этом проекте сыграли в первую очередь Давид Локян, работавший тогда министром градостроительства, Генрих Кочинян и Феликс Пирумян – губернаторы Лорийской и Ширакской областей, а также мэры Гюмри и Ванадзора. Я сделал все возможное, чтобы название «зона бедствия» исчезло из обихода. Нельзя, чтобы твоя родина называлась «зоной бедствия» и воспринималась таковой.

«Второе рождение» городов Гюмри и Спитак я считаю одним из своих главных достижений за годы пребывания у власти. И это не просто строчка из списка выполненных дел, а то, чем я по-настоящему горжусь. Я знаю, что в любой из этих городов могу приехать, спокойно ходить по улицам и смотреть людям в глаза, потому что сделал все от меня зависящее, чтобы улучшить их жизнь.

Аэропорт, виноделие и Эдуардо Эрнекян

Здание аэропорта Звартноц считалось архитектурным памятником, и армяне им искренне гордились. Фотографии аэропорта в разных ракурсах красовались на открытках и буклетах об Армении как одна из ее знаковых достопримечательностей. Однако это здание оказалось совершенно неприспособленным для выполнения функций международного аэропорта. Потоки прилетающих и улетающих пассажиров с трудом расходились между собой, а размещение служб паспортного контроля и таможенников вообще не предусматривалось. Движение багажа было организовано отвратительно и едва вписывалось в отведенное под него пространство. Катастрофическое состояние взлетной полосы находилось за гранью приемлемого. При взлете и посадке самолеты трясло так, что даже неверующие пассажиры начинали креститься.

Вдобавок ко всему аэропорт превратился в большую коррупционную ловушку: любой пассажир мог стать объектом вымогательства для тех, кто имел там власть. Таможенники рылись во всех вещах без исключения, усердно сокращая разницу между своими зарплатами и высокими ожиданиями от жизни. За взятку или по знакомству можно было устроиться на любую работу в аэропорту, и в результате там трудилось вдвое больше людей, чем необходимо. За все это в конечном итоге расплачивались пассажиры.

Стоянка перед аэропортом управлялась местным криминальным авторитетом. Он собирал дань с водителей и регулировал работу такси, решая, кто имеет право заезжать на подконтрольную ему территорию, а кто – нет. Законы и правила безопасности практически не действовали, любой чиновник или блатной мог выехать на машине на летное поле к прибывшему самолету и встретить «своего» пассажира.

Этот бардак царил с начала 1990-х, когда из-за войны и энергетического кризиса народ повалил из Армении, а аэропорт был единственным способом связи с внешним миром. Самолеты тогда напоминали городские автобусы со стоящими в проходе пассажирами, как правило «левыми» – теми, кто оказывался на борту за взятку. К середине 1990-х с безбилетниками было покончено, но все остальное осталось по-прежнему. Попытки властей что-то изменить проваливались, ответственные за наведение порядка гармонично вписывались в уже отлаженную коррупционную пирамиду. Зарубежные авиакомпании к нам почти не летали – из-за неприемлемо низкого уровня обслуживания и прямого саботажа служб аэропорта. Руководило аэропортом и государственной компанией «Армянские Авиалинии» Управление гражданской авиации, и прямой конфликт интересов не позволял создавать равные условия для других авиаперевозчиков.

Я был настроен решительно менять абсолютно все: структуру управления, деятельность всех служб аэропорта, отношение чиновников, работу полиции и таможни. Передо мной стояли две масштабные задачи: искоренить беззаконие, царившее в аэропорту, и в ближайшей перспективе построить новый аэропорт. Как это осуществить? Где найти деньги, как выстроить управление аэропортом так, чтобы полностью уничтожить пустившую глубокие корни коррупцию? Требовались радикальные шаги, и решение напрашивалось одно: сдать аэропорт в концессию международной компании, профессионально занимающейся управлением. С первых же дней я понимал, что сами мы не справимся.

Желающий нашелся быстро – аргентинский армянин Эдуардо Эрнекян[94], обладающий большим опытом в этом бизнесе. На тот момент он владел обоими аэропортами в Буэнос-Айресе и еще десятком по всей Аргентине.