И сразу все начали бурно и беспорядочно переваливать друг на друга обязанность поехать в Гюмри.

Я сначала не понял, что происходит: думал, шутят, валяют дурака – расслабляются после заседания, но, когда увидел, что это всерьез, очень удивился. Спрашиваю Вазгена: «О чем это они?» И он мне рассказал: из-за того, что люди в зоне бедствия все эти годы живут в тяжелейших условиях, они негативно настроены по отношению к власти – попросту говоря, очень злы на нее, поэтому любого ее представителя встречают крайне неласково, могут закидать тухлыми яйцами или помидорами. Такие случаи уже бывали, и поездка туда становилась неприятным испытанием.

Не знаю, кто именно поехал в Гюмри в тот раз, потому что сослался на неотложные дела и ушел, не дождавшись выбора жертвы. Однако эта история, свидетелем которой я стал случайно, произвела на меня очень глубокое впечатление и долго потом не давала покоя. Арцах тоже сильно пострадал от войны, но я не знал ни одного села, где меня или других представителей руководства встретили бы плохо. Я не мог даже представить себе такую ситуацию в Карабахе. Она настолько врезалась мне в память, что в первый же месяц после назначения премьер-министром Армении я поехал в зону бедствия. До этого там никогда не бывал, знал только, что ситуация очень тяжелая, и, как мне казалось, был готов ко всему. Но увиденное меня просто потрясло.

Все вокруг по-прежнему лежало в развалинах. Люди уже который год жили в жутких условиях, во «временном» жилье, превратившемся в постоянное, – ветхих деревянных вагончиках, уже наполовину сгнивших за эти годы. Как может страна развиваться, если одна ее часть – причем значительная часть – в таком ужасном состоянии? Так не бывает! Это как в семье: если кто-то тяжело болен, семья не может жить беззаботно и счастливо.

Приняли меня очень тепло. Я ассоциировался для жителей этой зоны с Карабахом – ведь в Армению я только что переехал, поэтому меня не считали ответственным за такое плачевное состояние. Но я прекрасно понимал: это только сейчас так, а через год-два тоже окажусь виноватым в том, что ничего не меняется. Люди меня окружили, повели к своим вагончикам, и я увидел все своими глазами: и полнейшую нищету, и нервную, копившуюся годами злость. Вокруг меня стояли измученные, отчаявшиеся и от этого озлобленные люди. У всех на лицах – ощущение отвергнутости и безнадежности. Жилья нет, денег нет, работы нет… Такая катастрофическая картина существовала во всех городах, но хуже всего – в Гюмри. А то, что осталось от Спитака, невозможно было даже назвать городом – сплошные руины. Вместо центра – обвалившиеся стены разрушенных зданий, завалы, груды камней, словно трагедия случилась совсем недавно.

После землетрясения Советский Союз бросил сюда огромные ресурсы на восстановление: технику, материалы, рабочую силу из разных республик. Но сделать они успели совсем немного: страна очень скоро перестала существовать. Да и задачу им поставили по-советски: в сжатые сроки обеспечить всех пострадавших жильем! Все делалось с колес, в спешке, без единого плана и четкой координации. Брали под застройку новые площадки вокруг разрушенных городов и с нуля начинали возводить целые жилые кварталы. И вдруг все остановилось, в одночасье. В результате получили разрозненные кварталы, не связанные друг с другом ни инфраструктурой, ни городской атмосферой, с бессчетным количеством начатых и брошенных домов и залитых фундаментов, с изувеченным ландшафтом. В деревнях ситуация оказалась чуть лучше: там успели восстановить достаточно много.

Почти сразу же после этого, в 1992 году, началась война в Карабахе, энергетический кризис, разруха в экономике. Какое уж там строительство, когда все мысли лишь о том, как бы зимой согреть людей. Лишь в 1995-м или 1996-м власти смогли реализовать кредитную программу со Всемирным банком, и в городе появилось несколько новых домов. Средств хватило только на бетонные коробки без окон и дверей. Что делать человеку, которого поселили в такой дом? Денег на окна у него нет! Люди затягивали оконные проемы полиэтиленовой пленкой. Так же мы делали в Карабахе в годы интенсивных артобстрелов… Но здесь-то не было войны!

Восстановление зоны бедствия стало на многие годы не просто одной из самых приоритетных тем в моей деятельности на посту президента – оно стало для меня делом чести. Я ездил туда несколько раз в год, искал любые возможности сдвинуть ситуацию с мертвой точки. Мне приходилось не только находить средства на строительство, но и контролировать, чтобы их тратили с наилучшим эффектом. Мы значительно увеличили выделение бюджетных денег, а по мере роста бюджета эти суммы становились все более ощутимыми. Но этого все равно не хватало. Требовалось найти другие источники финансирования, и их привлечение стало для меня первостепенной задачей. Мобилизовать возможности диаспоры – это казалось самым очевидным решением.

Мне сильно повезло, что я смог договориться с Кирком Кeркоряном и восстановление зоны бедствия стало частью его благотворительной программы. Многие десятки миллионов долларов он направил на создание жилых кварталов в Гюмри и Спитаке, строительство школ, восстановление театров и музеев. Многое сделал и Джон Хантсман, крупный бизнесмен из Юты, мормон, с которым у меня также сложились теплые дружеские отношения. Впервые он приехал в Армению сразу после землетрясения в 1988 году и тогда, пораженный масштабами бедствия, передал солидную сумму в помощь пострадавшим, а еще чуть позже полностью профинансировал строительство одного из предприятий стройиндустрии. И вот теперь Джон приехал вновь. Он пообещал построить целый квартал со школой в Гюмри и свое обещание выполнил полностью. Наше общение с Кeркоряном и Хантсманом продолжалось весь период моего президентства, и я благодарен им за все, что они сделали для Армении. Важнейшую роль в выстраивании отношений и дальнейшем сотрудничестве с ними сыграл Вардан Осканян, министр иностранных дел.

Параллельно шла работа с фондом USАID. Я уговорил американцев, и мы несколько лет осуществляли очень успешную программу жилищных сертификатов: семьям в зоне бедствия выдавали сертификаты на приобретение квартир. А это, в свою очередь, сразу же оживило рынок жилья – цены на жилье перестали падать, его стало выгодно строить, появились первые частные инвестиции.

Гораздо активнее в зоне бедствия заработали и общеармянский благотворительный фонд «Армения», и другие благотворительные организации диаспоры. Так мы смогли привлечь средства из самых разных источников, но это было лишь половиной дела: теперь требовалось эффективно их потратить, чтобы никто не усомнился в целевом использовании средств и качестве выполняемых работ. В первую очередь мы попытались провести точный учет лишившихся крова семей, чтобы правильно оценить предполагаемый объем строительных работ. Здесь все оказалось до невозможности