Шрифт:
Закладка:
Так думал Иван, когда душа радовалась делу, и потому он чувствовал себя выше всех и всех мог судить. Он с удовольствием ощущал напряженную дрожь машины, упругость гусениц, стелющихся под трактором двумя нескончаемыми тропинками. Кто хотя бы раз увидел и услышал это вечное противоборство и вечную уступчивость друг другу катков, ведущих осей, звездочек, гусениц, земли и дискового агрегата, тот никогда не смог бы бездумно орать на все поле, а чувствовал бы себя ну, скажем, гармонистом, перебирающим и лады, и басы, давая мелодии полнозвучие.
До полудня он вставал раза два, чтобы посидеть на земле. Он любил это — отдыхал. В полдень прибежала развозка, в судках и термосах плескались борщ и компот, схватывалась салом остывающая в кастрюлях картошка со свининой. Умывшись привезенной водой, Иван пообедал на земле. Со вчерашнего дня во рту ни маковой росинки, и потому ел с охотой, хотя в желудке кошки скребли от вчерашней портновской бутылки.
Совсем было разошлись по местам, как увидели вихляющий по полевой дороге, будто хромой на одно колесо, директорский с выгоревшим брезентом автомобиль. «Уазик» встал, Бахтин разом на землю выкинулся, вдоль загонки побежал, хватал землю в горсть, мял в пальцах. Парусил позади него плащ болонья, трещал по-стрекозиному. Отмахнул рукой кепку на затылок, шагнул к стоящему отчужденно трактористу.
— Ходит?
— А что ему? Будет ходить. — В голосе Ивана пробилась теплота. После того как он прощупал его всего своими руками, трактор и на самом деле стал близок ему, как друг и товарищ, потому что он знал его, верил, что тот его не подведет. Вот как вчера совместная работа с Портновым и ужин у бочки сроднили их. Он был уверен: Захар не изменит ему, никогда не изменит.
— Хочу, Иван, чтобы вы у нас укоренились. Вступили бы в жилищный кооператив. Дом купили.
— Зачем кооператив? В других совхозах жилье государственное…
— Во-о! Государственное! Как получил, так и расстался. А расстаться со своим еще подумал бы.
— Ох, Спиридоныч, — Иван назвал его так, как звали Бахтина коренные совхозники, — хитрый вы человек. Но хитрость эта перекатная, неглубокая. Да разве ж заканатишь нынешнего человека, если что не по нему? Если землю он не любит и не поклоняется ей? Не льнет к ней ни сердцем, ни руками, — пояснил он значительно.
— Ах-ха-ха! — засмеялся Бахтин. Смеялся он искренне, от сердца, значит, у него было хорошее настроение и на душе весело.
«Скажу ему все как на духу, в чем меня люди корят и где мои видимые промашки, — подумал Иван неожиданно. — А что тянуть? Что я, преступник какой?» Но вдруг пожалел Бахтина — часто ли у него бывает веселое настроение?
— Завтра сеялки и бороны цепляй. Постник знает и даст распоряжение, — крикнул Бахтин уже с проселка. Услышав этот приказ, Иван вздрогнул.
— Плохо, если завтра посеем. — И, подбегая поближе, закричал: — Рано, Спиридоныч, сердце говорит, рано. Не задышала еще земелька. Лишнюю воду не выгнала. Да и холодна. Постоишь на рыхлянке, живо ступня зазябнет. Упредите, заради бога, Постника, завтра сеялки не возьму.
— Ишь ты, с земельным образованием мужик! — засмеялся Бахтин, садясь в машину.
— Был у меня такой учитель. Карпычем называли. — Иван вздохнул…
8
По обочине — тротуаров в селе не было, — сторонясь машин, ходко шагала женщина. Она была сутула, оттого одежда на ней не сидела: коричневая шерстяная кофта вздернулась на спине. Бахтин издали увидел ее, и что-то смутно-знакомое показалось ему в этой фигуре, особенно в угловатых плечах. Гудок коротко всхлипнул. Женщина посторонилась, и Бахтин, чуть проехав, затормозил. Ждал, пока подойдет. Узнал теперь — Катя Смагина. В классе сидела впереди него, старательно горбясь над партой. Была замкнута. Тайно сочиняла стихи. Как-то мальчишки выкрали ее общую тетрадь, подряд исписанную стихами, пустили по рукам. «Грусть — неразделенная любовь. Это тогда нас удивило», — подумал Бахтин. Считали, что она станет поэтессой, но Катя поступила в медицинский и, всем на удивление, избрала специальность психиатра, вернулась в свой район.
— Здравствуй, Катя. Садись, подброшу, куда скажешь.
— Ну здравствуй, Васек… Не утруждай себя. Мне тут, рядом. В нашу школу. Бываешь ли?
— Как же, как же, Екатерина Власьевна. Школа моя, подшефная. Я обязан. А ты что в школе забыла, а? Вроде не выпускной вечер? Или станешь разъяснять, кем быть?
Он помог ей подняться на высокую подножку «уазика», сам обошел машину, сел за руль.
— Давай вместе выступим, — предложил Бахтин. — Ты позовешь в медицину, а я — в деревню.
— А тебя кто в деревню уговорил? Ах, никто! Меня в медицину тоже. Да и выступать тебе со мной сегодня не пристало. У меня встреча с девочками, с девушками.
— Почему только с ними?
— Они будущие матери. Как до тебя все туго доходит, Васек… Будущее русского народа — от кого же оно? Кого они народят, здоровых ли, те и станут работать и править. А сколько ныне пьющих женщин, к нашему стыду! Ты разве не думаешь об этом?
— Да когда мне? — разгорячился было Бахтин, но осекся: тотчас же прицепится, вредная… Да и верно, думать ему об этом было некогда. И если он думал о женщине, молодой или нет, то прежде всего как о работнице. За работу они и милы ему, он их ценил и поощрял.
Он проводил ее взглядом до самого входа в школу. Ступени, двери, окраска стен — все уже не раз менялось с тех пор, как он тут учился. Лучший в Талом Ключе школьный парк разросся и до неузнаваемости изменил местность — и немногое вроде походило на прежнее, но Бахтин все же почувствовал непрошеную нежность. К тому же разговор с Екатериной Власьевной смутил его. Как она думает! Для нее школьницы — будущие мамы, они должны уже знать об этом, а значит, прикидывать свое место в жизни.
