— Чего городишь? — осадил насмешника молодой мастеровой. — Не слушай этого балабола воин. То не облака, а стая лебедей. Просто они высоко и тебе кажутся облаком. Вот опустятся на землю, начнут шуметь, сразу увидишь, что…

— Что это гуси! — выкрикнул другой горожанин и все вместе заржали.

— А ну пошли вон! — погрозил зубоскалам Гаврила, отгоняя их от дядьки Бориса и строго спрашивая его: — Чего уши развесил? Нешто не слышал, как мачеха Светлана рассказывала, что в Москве теперь воздушный шар поднимают, а вместе с ним человека?

— Зачем?

Гаврила пожал плечами и мечтательно произнёс:

— Интересно в выси подняться…

Дядька сплюнул:

— Слушай, боярич, долго мы ещё подковы лошадям стаптывать будем? Нас в доме Матвея Соловья уж заждались. Вчера ты не посидел с батюшкиными другами, сегодня без толку пропадаешь.

— Они там меды пьют, а я не люблю.

— Эх, кто бы мне налил чарочку, — мечтательно протянул Бориска. — Но знакомства завести надо, — строго добавил он. — В походе без товарищей пропадешь. Нас с тобой раз-два и обчелся, потому в товарищество вступить надобно.

Гаврила согласно кивнул и нехотя повернул коня обратно, поглаживая его по шее. Отцу боевого коня подарил сам князь в награду за поиски золотоносного рудника, а отец передал Буяна ему. Вот Гаврила и красуется сейчас на коне, надеясь прихвастнуть перед боярышней, но дядька прав, надо возвращаться к служивым. У них назначен сбор старых товарищей по походам. Немного их осталось, но держатся друг друга крепко.

— Боярич, ты глянь! Не твоя ли это знакомица в чудной повозке восседает? Девчонка совсем, а люди вежливы с ней.

— Где?

— Вона катит! Холопы подле неё больно злые. Вишь, как зыркают?

Гаврила встрепенулся, думал нагнать, но испугался.

«Что он ей скажет? А вдруг она забыла его и подумает, что он пристаёт к ней?»

— Ну, чего? Догоняем? — азартно спросил пестун.

Боярич стиснул зубы и отрицательно мотнул головой.

— Эх, — сплюнул Бориска. — Девки орлов любят, а не…

Гаврила покраснел и ожёг дядьку сердитым взглядом. Ему захотелось навсегда выбить из дядьки слово «девка», а ещё напомнить, что вчера боярышня обратила на него внимание не из-за явленной удали, а совсем даже наоборот.

Она пришла на помощь!

Гавриле было стыдно, что его растерянность подметила какая-то девчонка, а потом он узнал её и все рассказы мачехи об этой боярышне вдруг подтвердились. По словам Светланы Евдокия Вячеславна была необыкновенной, умной, деятельной, веселой, сильной.

Но ещё мачеха призналась, что ей всегда казалось, что мало кто понимал боярышню и временами она чувствовала её одиночество. Гаврила уже тогда слушал и мечтал, как он изгоняет одиночество из души необыкновенной отроковицы.

Он сам долгое время был одинок и прекрасно знал, как это изъедает сердце. С женитьбой отца его жизнь изменилась к лучшему и последние годы были по-настоящему счастливыми. Даже собиравшаяся умирать бабка, ожила и с большим удовольствием слушала смешные рассказы о боярышнях Дорониных.

— Едем к Матвею Соловью, — скомандовал Гаврила. — Может, он уже знает, где службу служить будем.

— Давно бы так, — обрадовался Бориска, нагло подмигивая горожанке, рассматривающей его оценивающим взглядом.

Глава 4.

Дуняша не могла нарадоваться тому, что не пришлось спорить с мамой из-за серебра за бумажную мастерскую. Боярыня Милослава объявила, что дочь сама должна решить, положить ли деньги в сундук с приданым или потратить по своему разумению. Эти слова обрадовали, но одновременно Дуня почувствовала большую ответственность. Шутка ли, с умом потратить такие деньжищи! Теперь сидела, думала, считала и каждый раз получалось, что денег либо много, либо мало.

— Дуся, ты уже долго сидишь… чего случилось? — в дверь тихо поскреблась, а потом и протиснулась Мотя.

— А? Долго? — встрепенулась боярышня. — Разве?

— Дусенька, ты знаешь, что тебя с Евпраксией Елизаровной в Новгород посылают?

— Угу.

— Дуся, я с тобой еду.

— Да? Хорошо.

— А ты знаешь, что князь идёт Новгород воевать?

— Как воевать? — опешила она. — А подарки? Я же с подарками туда еду! — не в силах усидеть от такой новости, Дуня подскочила.

— Ой, Дусенька, я тебе сейчас такое расскажу! — обрадовалась Мотя и начала вываливать новости: — Новгородцы признали литовско-польского князя своим князем!

— Как? Они же через губу разговаривают с приглашёнными князьями, которые должны их защищать, а тут под руку идут? С чего бы это?

Мотя быстро кивнула и, широко раскрыв глаза, пожала плечами.

— Странно, —Дуня недоверчиво смотрела на подружку, хотя чего ей врать? — Мы, когда в Псков ездили, то проезжая по новгородским землям, слышали, что жители там были настроены на мир и ждали, когда посадники перейдут под руку нашего князя.

— А кто чёрный люд спрашивать будет? — всплеснула руками Мотя. — Их посадникам наш князь только помеха. Они же хотят жить как паны! У Казимира всякий пан сам себе владыка на своей земле и творит, что хошь. Слышала, как там крестьянам запретили от своего пана уходить? А ежели уйдет, то поймают и до смерти запорют!

— Но в Новгороде же есть московская партия…

— Ай, — недовольно отмахнулась Мотя, — что они могут? Там всё куплено Борецкой. Это ж она со своими подруженьками всё организовала! Настька, вдова Иванова и Ефимка, вдова Андрюшки Горшкова, ей во всём помогают.

— Купчихи?

— Не-е, боярыни, а Евфимия — вдова посадника, как Марфа Борецкая.

Евдокия поморщилась, услышав пренебрежительное величание уважаемых людей. Ладно бы, князь или бояре уничижительно звали чужаков, но Мотя-то? Она-то чего чванится?

— Марфа Борецкая? — повторила