Кот сообщил народу о подсмотренном им нижнем белье для «пышных кошечек» и где его можно заказать. В этом же листке были высказаны сомнения о качестве мяса в пирогах на Даниловском рынке, разоблачалась ночная стража, пропускающая за взятки всяких проходимцев. Там же выдавались сведения о снах любимого всеми великого князя, которому якобы грезится большая площадка со множеством качелей! И изюминкой кошачьих сплетен стал укор отцу Варфоломею в его любви к сладким наливочкам.

И ведь Дунька не признаётся, что всё это её рук дело, а народ улыбается, верит, что она не причём, но почему-то у Милославы спрашивают, когда следующие сплетни будут от всеведущего котика.

Боярыня набрала в грудь воздуха и выпалила:

— Вот обидится Дунька в твоём Новгороде на кого-нибудь, и всё с ног на голову поставит! Помяни моё слово!

— Всё сказала? — рыкнул Еремей.

Невестка обиженно отвернулась, но, к её удивлению, свекор не стал сердиться, а лишь тяжко вздохнул и Милославе стало жалко его. Теперь ей подумалось, что будь его воля, никуда бы он Дуняшку не отпустил, но раз сидит тут и говорит, что ей надо ехать, то значит, некуда было деваться… Да и прав он: князь оказал честь, выбрав дочь в сопровождающих Кошкину.

— Так что же, Евпраксия Елизаровна погостит у Михаила Олельковича и уедет? — уточнила Милослава.

— Вручит подарки и вернётся домой, — подтвердил Еремей.

— А Дуня при ней, значит?

— Сказано же, — буркнул он.

Невестка смотрела на него, смотрела, а потом к чему-то напомнила про вольности новгородские.

— Вот пусть наша Дуня посмотрит, что за вольности там, — отмахнулся Еремей, радуясь, что Милослава не стала лезть дальше с расспросами и мотать душу беспокойством о внучке.

— Это князь так сказал? — влезла ключница.

Еремей посмотрел на неё: мол, ты-то куда лезешь, но решил не связываться с бабьём и ответил шуткой:

— Вижу, говорит, тесновато Евдокиюшке в Москве! Пусть в Новгороде плечики свои расправит.

— Ох, боязно мне, — Милослава прижала руки к груди. — Не усидит Дунька за боярыней, обязательно вылезет со своей инициативой!

— Не каркала бы ты! — посоветовал ей Еремей, собираясь прекратить затянувшийся разговор, но Милослава неожиданно вскинулась:

— Вы там с князем совсем того! — она покрутила кистями возле головы, на что-то намекая опешившему свекру. — Никого не жалеете!

Он нахмурился, пытаясь догадаться кого должно жалеть, а потом дошло и он облегченно выдохнул.

— Да чего им будет? Новгородцы ко всему привычные! — небрежно бросил он. — Нашла кого жалеть!

Но невестка одарила его гневным взглядом, да ещё кулаки сжала, а ключница вдруг налетела на него коршуном и давай лупить по спине зажатым в руке рушником, еле успел прикрыться. Переждал особо ярый порыв взбешенной бабы и взревел:

— Ах ты, злыдня! Сдурела? Кормильца свого лупить?!

— Боярыня тебе, ироду бессердечному, про свою кровиночку говорит, что не жалеете вы с князем её, а ты о долбежниках думаешь! — выплюнула ему в лицо Василиса и обмякнув, плюхнулась на скамью, завыв и закрывая лицо злосчастным рушником.

— А-а, ну так я… Ц-ц! — Еремей раздосадовано цокнул языком и отвернулся.

Нехорошо получилось. Но бабы-то — чисто звери! Особливо Васька. Не нашелся в её молодости молодец, что объездил бы, вот и бесится на старости лет, а Еремею муки из-за неё терпеть. Он тяжко вздохнул, перекрестился, надеясь, что всё зачтется ему.

В горнице стало тихо. Посидели, думая о Дуне, повздыхали. Никакого порядка в головах, когда думы о ней текут. Никогда не поймешь, радоваться надо или огорчаться, ратовать или прятаться.

— А мне можно с Дусей поехать? — раздался звонкий Мотин голос.

— Да куда ж она без тебя? — буркнула Василиса и боярин с боярыней согласно кивнули.

***

Гаврила бродил по Москве, слушая разговоры горожан и надеясь случайно встретить боярышню Евдокию. Ух, как он ругал себя, когда сообразил, что не дал понять девчонке, что его отец Афанасий Злато, а мачеха Светлана.

Ходил за боярышней, делал всё, что она говорила — и ничего не видел, окромя её, а потом вдруг оказалось, что больше нету у него никаких дел в Кремле. Всё сделано и никому ничего подносить не пришлось!

Гаврила подумал было, что боярышня Евдокия узнала его, поэтому помогла, но быстро сообразил, что ошибся и окончательно растерялся. Надо было завести разговор, обсказать о жизни мачехи и сестрёнки. Боярышне это интересно бы стало, а он словно онемел. Теперь увидеть бы, объяснить, что он не чужой…

— Чего только не продают нынче, — вырвал Гаврилу из дум его дядька. — На рынке бабу видел, которая сторонним мужам портки шьёт. Срам какой! Неужто пред нею раздеваются?

— Если вдовая, так может и ничё, — нейтрально ответил боярич.

— Ничё хорошего! — упёрся дядька и вопросительно посмотрел на своего подопечного.

Вчера парню повезло и его без очередей вписали в книгу, так он всё одно весь оставшийся день шастал по Кремлю, выискивая нечаянную помощницу. И ведь знает, кто такая, так пойди к дому, объявись, поклонись! Но нет! Нынче молодежь простых путей не ищет. Невольно взгляд пестуна поднялся вверх, и рука сама потянулась перекреститься.

— Люди, чегось это деется? — просипел он. — В небе знамение… — чуть громче получилось сказать. — Смотрите, православные… там… там… не пойму, чё там…

Люди смотрели на него, прислушивались к его бормотанию, а когда кто-то разобрал, то начались смешки:

— О, деревня! — радостно раздалось с разных сторон. — Откуда такого дикого к нам принесло?

— Нежто за Москвой не умеют облака взбивать и подвешивать корзины к ним? — загоготал какой-то шутник

— Какие облака? — не поняв, переспросил Гаврилин дядька.

— Знамо какие, самые пушистые! — разошёлся шутник. — Вон маковки наших церквей видал? Золотом сияют,