Шрифт:
Закладка:
– А если, например, он умер вдали от дома?
– Получив известие о его смерти, члены семьи должны расстелить шкуру черной антилопы, сверху положить священные сосуды, охапку травы дарбха…[67] Потом все это сжечь. При этом они поворачиваются в ту сторону, куда ушел покойный, чтобы вызвать его прету и достойно похоронить. Хотя тут не обойтись без помощи колдуна… Если он вдруг вернется домой живым и здоровым, то над ним заново совершаются все санскары, начиная от зачатия и кончая свадьбой. Иначе говоря, его символически оживляют.
– Урну хоронят? – допытывался Иешуа.
– Не обязательно. Иногда разбивают над ямой, а черепки закапывают, после чего сверху наваливают земли. Можно бросить урну в реку. Лучше всего, конечно, в одну из священных рек, например, Гангу или Нармаду.
– И все?
От обилия поминальных церемоний голова у Иешуа шла кругом.
Не заметив иронии в голосе друга, Бхимадаса объяснил:
– Душа находится в останках десять дней. Поэтому надо ежедневно приносить на реку или к могиле умершего жертву в виде риса и молока. Иначе он может обидеться, что его память недостаточно чтут, даже навредить родственникам.
– Я знаю, что на севере лежит пустыня Тар, в которой не растут деревья и нет рек. И где там взять речной песок? – спросил иудей.
Гонд досадливо пожал плечами.
– Я тебе рассказываю, как положено делать, особенно при похоронах брахмана. Но если нет ни реки, ни дров, то умершего можно и просто так оставить… На съедение диким зверям.
Иешуа кивнул. Наконец-то Бхимадаса заговорил здраво, а то сплошь подношения, ритуалы да похоронные хлопоты. Можно подумать, что крестьянам больше заняться нечем.
– Джайны возводят ступы? – спросил он после непродолжительного молчания.
– Да, но не такие. Мы не проводим массовые церемонии, поэтому строим чайтьи – храмы в пещерах. Молимся подальше от людских глаз…
Еще Иешуа узнал о поминальном обряде шантикарма для изгнания злых сил и о том, что раз в месяц в полнолуние каждая семья устраивает поминальную трапезу в честь предков.
Так они и шли день за днем по пыльной грунтовой дороге. Обгоняя стада коров и коз. Уступая дорогу караванам из верблюдов, ослов и лошадей, а также повозкам, запряженным буйволами. Обмениваясь приветствиями с одинокими коробейниками, стайками паломников, бригадами кармакар. Ночевали на обочине тракта, подложив под себя банановые листья или охапку травы.
Иногда им везло: их приглашали в повозки странствующие артисты и факиры – веселый народ. То, что Иешуа млеччха, никого не волновало. По рукам видно, что труженик, а значит – свой, ровня шудрам.
Дорога пестрела красками: цвет брахманов – коричневый или белый, кшатриев – красный, вайшьев – желтый. Вот рабы в черных дхоти несут в паланкине судью, наверное, на разбирательство спора между деревнями из-за колодца.
Важно вышагивают брахманы в хлопковых рупанах с выбритой головой и прядью волос на макушке, вокруг которой обвязана священная нить. Эти, в отличие от едва переставляющих ноги босых и лохматых аскетов, обуты в сандалии. Они подпоясаны белыми жертвенными поясами, а в руках держат посохи для защиты от злых духов из дикой яблони, смоковницы или дерева саптапарна, которое из-за ядовитого сока называют Дьявольским деревом. У некоторых на плечах шкура антилопы или коровы. Каждый спасается от солнца под зонтиком из пальмовых листьев.
Горделиво выпрямив спину, неспешно и грациозно шествуют крестьянки с корзиной, а то и с охапкой хвороста на голове. У многих на боку еще и младенец, завернутый в свивальник.
Буддийские монахи в шафрановой одежде медленно бредут по дороге, позванивая железными кольцами на посохе. Заметив в толпе женщину, они тут же опускают глаза, не желая встречаться с ней взглядом. Так с понурой головой и протягивают миску, если та подходит, чтобы подать милостыню.
Много повозок: с сеном, дровами, зерном, солью… Молочники торопятся развезти товар по окрестным селениям, пока он не скис. Повозки парфюмеров распространяют немыслимую смесь ароматов: сандала, мускуса, камфары… Продавца приправ и средств для очистки масла тоже сразу распознаешь по исходящему от телеги резкому запаху пряностей: касии, нарда, коста, комакона, киннамона…[68]
Дорога то петляла по скалам над обрывом, то уходила в глухой лес, то спускалась на широкую равнину. Однажды впереди послышался топот копыт и конское ржание. Люди начали прижиматься к обочине, освобождая путь вооруженному отряду. Иешуа и Бхимадаса с интересом уставились на процессию.
Впереди ехали кавалеристы колонной по двое. Каждый был вооружен похожим на перевернутый бутон лотоса щитом, копьем и широким мечом.
Следом катилась колесница, в которую набились пять или шесть ратиков[69]. Над кузовом реял стяг с изображением ворона, по бортам свисали разноцветные вымпелы, гирлянды и колокольчики.
Друзья торопливо сошли с тракта, встали в сторонке. Из колесницы на них злобно зыркнул возница. Так, зацепил походя взглядом, но по коже прошелся холодок, словно смертью повеяло.
Строй замыкал боевой слон, накрытый яркой попоной. Погонщик в головной повязке и дхоти сжимал в руке бамбуковый багор. Корзина ощетинилась дротиками. Сенапати[70] сверху смотрел на дорогу, подняв над головой зонтик с позолоченной ручкой и грозно топорща усы.
– Это лесные солдаты, – заметил Бхимадаса. – По призыву идут… Оставили деревню без охраны. Так куда денешься? Царский указ…
Потом, глядя вслед колеснице, завистливо воскликнул:
– Эх, кони хороши! Камбоджийские[71], хотя, может, из Сапта-Синдху[72] или Ванаю[73]. Видишь, голова вытянута, туловище короткое, а пясть и плюсна длинные. Таких только на севере разводят.
Пыль медленно оседала, покрывая головы пешеходов и спины животных серым налетом. Иешуа почувствовал во рту привкус не то муки, не то мокрой глины.
– Дай воды, – попросил он Бхимадасу.
Тот протянул тыкву-горлянку. Иешуа пожевал, сплюнул в сторону и, запрокинув голову, сделал несколько жадных глотков. Вода почти закончилась.
– Помыться бы, – обреченно протянул он.
– Скоро будет гхат[74], там и помоемся, – обнадежил гонд.
На закате седьмого дня путники подошли к Омкарешвару. От воды веяло свежестью, а из прибрежной осоки доносился глухой кашель ширококлювок. Неожиданно пахнуло горелым, словно где-то рядом жарили мясо, но порыв ветра тут же развеял странный сладковатый запах.
Весь берег Нармады был усеян паломниками, которые сидели или лежали на спускающихся к воде каменных ступенях, вокруг кострищ на склоне сопки, возле полуразвалившихся древних кумирен. Даже в лодках, связанных гроздьями на мелководье. Раздевшись до каупины, люди заходили в реку, чтобы окунуться в воду с головой. Стоя, читали молитвы, затем растирали влагу по телу руками.
– Что они делают? – спросил Иешуа.
– Как что? – удивился Бхимадаса. – Совершают ритуальное омовение.
– Ты тоже будешь?
– Нет, –
