Должны уйти под шумок. тем более, что у Годунова здесь своих людишек хватает. Значит, и мне спасаться нужно.

Рывком забрасываю тело в седло и сходу бросаю коня вскачь, одним махом вырываясь в торговые ряды, уже основательно заполненные толпой. Копыта гулко зацокали по деревянному настилу из толстых досок, уложенных между каменными лавками. Следом пристраивается ещё несколько всадников, сформировав за моей спиной небольшой отряд.

— С дороги! — рявкнул вынырнувший откуда-то сбоку окольничий, потрясая саблей. — Затопчем!

Люди отхлынули в стороны, освобождая путь. Крики, гомон, бабий визг. Кто-то грозит нам вслед кулаком, другие выкрикивают проклятья.

— Так это же Федька Годунов⁈ — ахнул кто-то из толпы, узнав меня несмотря на одетый подрясник и заполошно заорал во всю глотку. — Держи его! Не дайте вору уйти, люди добрые!

Откуда же ты такой голосистый взялся, а⁈ Чисто труба иерихонская. Когда вернусь, найду и язык вырву!

— Держи вора! — подхватили в толпе.

— Ах вы, охальники! — вскинулся у меня за спиной один из всадников. — Царя вором называть⁈ Вот я вам!

— Стой! Потом! — рявкнул я, извернувшись на полном скаку. — Не сейчас! Уходить нужно!

Поздно! Несколько всадников, отделившись, врубились в толпу, полосуя плетьми всех, кто попадался на их пути. Народ вскинулся, сбиваясь в грозно кричащую толпу. Холопов потянули с коней.

Проклятье! Упаси меня Боже от услужливых дураков! И сами сгинут, и людей ещё больше обозлят!

Со всех сторон понеслись гневные выкрики, оскорбления, насмешки. Толпа вспучилась прямо на глазах, ощетинилась, ещё не решаясь напасть, набираясь смелости. Ей не хватало лишь последнего толчка этой толпе, чтобы переступить черту, превращающую её в безжалостного зверя.

Вперёд! Вот уже и река совсем рядом. А там сверну направо и ворота из города недалеко. Главное вырваться!

Прорвёмся! Должны прорваться!

Сбоку, решившись, бросился наперерез какой-то мужичок в рваном армяке и, не успевая, запустил вслед чем-то тяжёлым. Высунулся, наперерез, жилистый бородатый мастеровой и отлетел в сторону, сбитый конём Чемоданова. Выкрикнула проклятье дородная тётка, запустив вслед пирожком с лотка. Толпа начала постепенно сдвигаться, зажимая в клещи.

Но мы уже вынеслись к реке, оставив бурлящую площадь позади.

Оглядываюсь. Следом держатся Чемоданов с сыном и тог бородач, что помог у Фроловских ворот.

Неужто, вырвались⁈ Облегчённо перевожу дух, отпускаю рукоять так и не вынутого из подсумка пистоля, смахиваю липкий пот, обильно заливающий лицо. И тихо матерюсь, вздрогнув от гула набатного колокола, разнёсшегося над Москвой.

Что-то быстро опомнились. У них что, звонарь уже на колокольне сидел? Всё равно быстро. По-видимому, стрелецкий десятник, что у Фроловских ворот меня схватить хотел, очень сообразительным оказался и когда с опущенной решёткой не срослось, сразу к колокольне гонца послал.

— С дороги, — в который раз яростно проревел Иван Чемоданов, на шарахнувшегося в сторону посадского.

Я лишь подхлестнул коня, стремясь как можно быстрее добраться до ворот. Сейчас всё в скорость и упиралось. Крики взбунтовавшейся толпы остались позади, доносясь до меня лишь невнятным гулом, а в чём причина набата, гулко разносящегося над полусонной Москвой, сразу и не разберёшь. Может пожар какой или мор?

Одно плохо. При набате стража, что на воротах стоит, их сразу закрывать начинает. От греха. Вдруг враг к городу подступает? И если успеют до моего появления закрыть — беда. Не уверен, что я с ними потом смогу договориться.

— Ворота, государь, — сунулся ко мне сбоку Михаил, выпучив от возбуждения глаза. — Толпится так кто-то.

— Вижу, — процедил я сквозь губы. Рука привычно легла на один из пары пистолей, заботливо положенный окольничим в подсумок, притороченный к седлу. — Рядом со мной держись!

Оставшееся до ворот расстояние мы преодолели буквально в полминуты, осадив коней перед закупорившими выход людьми. С десяток стрельцов в запыленных коричневых кафтанах с трудом сдерживали напор толпы, выставив перед собой бердыши.

— Да куда же вы прёте, окаянные⁈ — во всю глотку надрывался их десятник, потрясая саблей. — Не слышите разве? Набат бьёт? Может мор какой на Москве, а вы напираете!

— Осади! — на передний план из толпы выдвинулся дородный дядька средних лет с густой окладистой бородой одетый в тёмно-синюю однорядку, небрежно наброшенную поверх охабня из бежево-красного цвета. — Дело государево!

Пушкин. Один из посланцев самозванца. Не успел я, всё-таки!

— Мы грамотку от истинного государя на Москву везём! — высунулся из-за плеча Пушкина низенький старичок в подбитом мехом кафтане. А вот и Плещеев! — Мы…. — Наум осёкся, встретившись со мной глазами. — Да как…

— Чума на Москве! — взревел я, воспользовавшись секундным замешательством послов Лжедмитрия, и бросил коня вперёд сквозь толпу. Если сразу не прорвусь, потом вообще шансов не будет. Вмиг сомнут. — Спасайтесь, православные! Бегом из города, пока ворота не закрыли!

Народ всколыхнулся, поражённый страшной вестью, и, в следующий миг, я оказался в центре бешеного потока, устремившегося через ворота.

— То ложь! Не верьте ему православные! Хватайте его!

Бессильный крик Плещеева потонул за спиной и я, миновав ворота, вырвался на простор и пришпорил коня.

Глава 3

Солнце, поднявшись высоко над головой, нещадно припекало, норовя пробиться сквозь кроны обступивших нас деревьев. Мы уже несколько часов кружили по лесу, накручивая немыслимые петли. В какой-то момент у меня даже опасение появилось, что дядька Иван с пути сбился, потеряв направление в дремучем лесу.

И ведь не скажешь, что далеко от города ушли! Не удивлюсь, если мы даже кольцо будущего МКАДа пересечь не успели. Как говорится, всё познаётся в сравнении. Да, разрослась Москва за четыре столетия, разрослась!

Впрочем, свои сомнения я пока держал при себе. Коней на переправе не меняют, проводника в лесу не поучают. Заблудились мы там или нет, а только всё равно в здешних местах Чемоданов намного лучше меня ориентируется. Коли он не выведет, я сам тем более не выберусь. И бывший владелец тела мне в этом тоже не помощник. Не больно-то он в прежней жизни по лесам шастал!

Вот и пёрлись мы вслед за окольничим, продираясь сквозь густой кустарник и преодолевая овраги. И молча сопели, терпеливо смахивая с лица пот пополам с налипшем паутиной. Ну, не скажу за Михаила с Ломтём, а я точно сопел.

Кстати, из этих двоих, Михайлу я хорошо знал. Сын окольничьего, будучи на год младше Фёдора, являлся спутником и товарищем царевича, являясь неизменным участником во