вот лодка рыбоохраны несется по гладким водам протоки — прямо на браконьера. Тот вскочил, в считанные секунды запустил «Вихрь» и кинулся наутек. Чуть вправо, чтобы не попасть в убегающего, Бобров пустил ракету. Прошипев, затем вспыхнув, она озарила кусты и воду, искрами отразилась в брызгах и пене за кормой убегающей лодки и шлепнулась впереди дюральки. Расстояние между браконьером и рыбоохраной, кажется, не сократилось. Старший Ондатр выжал газ до отказа, но рыбак сидел на своей лодке один, а их двое, и оба тяжелые, плотные, и это влияло на скорость.

И все-таки убегающий был не уверен, что ему удастся уйти от погони — начал выбрасывать рыбу. Он знал, что его все равно будут гнать, преследовать, что у рыбонадзора всегда в запасе два-три бачка бензина. Пусть гонят, пусть, но улики — за борт. И поскорее! Рыба летит направо, налево, настигнут, а у него в посудине — пусто.

Одни браконьеры рыбу выбрасывают, как этот вот. Другие поступают иначе: опускают улов в мешке за борт, крепко привязывают за шнур к уключине. Настигнет инспекция — ножом по шнуру, мешок с грузом тонет. Концы спрятаны в воду. Сиди, покуривай да огрызайся по-волчьи. Протокол составлять-то не на кого. А то, что в лодке осталась рыбья слизь, это не страшно. За слизь не судят. Вот разве двадцатка штрафа «за убегание». Так то пустяк по сравнению с сотнями, тысячами, что пришлось бы платить по иску…

Старший Ондатр, преследуя браконьеров, к «хитрым приемам» не прибегал. Для него лишь тот был вор, кого он хватал за руку, загонял уликами в угол. А встречались среди рыбоохранников ухари. Один такой жук в соседнем районе работал. Он с весны собирал своего рода «дань» с каждого, кто держал мотолодку и подвесной мотор. Если ты на воде, рассуждал, значит, и рыбку запретную ловишь! Кто будет зря жечь дорогой бензин? А ежели так, то не скупись — «выкладай» добровольно на стол четвертную штрафа, и будь здоров и на весь год свободен. Четвертная с «души», а душ мотолодчиков у хитромудрого рыбоохранника числилось по всему району тысячи две. Вот ежегодно тысяч пятьдесят и поступали на счет управления рыбоохраны и вод без всякой судебной волокиты, а удалому инспектору полагалось за это приличное вознаграждение в виде премий и ценных подарков. Был тот человек на видном месте в бассейновой управе, и одаривал его ласково сам управляющий Низкодубов. Диву давался Бобров: как можно было так ловко очки втирать и быть в почете? Но в дела эти Старший Ондатр не встревал, они напрямую его не касались и не ему в них разбираться было. У него своих хлопот под завязку. И Низкодубова он уважал. Однако все чаще Боброва такие мысли не успокаивали, и он еще в самом начале службы Ники Фролкина заговорил с ним об этом. Тот сразу впопятную:

— Зачем нам лезть в чужое корыто! Не наша епархия. Сосед-то у Низкодубова в любимчиках ходит.

— А ты-то откуда узнать успел? — поразился Старший Ондатр.

— Земля слухом полнится, — повел плечами Ника. — Надо знать, кто чего стоит…

…Бобров выпустил уже четвертую ракету, а нарушитель не останавливался. Пронькин прилег на днище лодки, чтобы не парусить туловищем. Бобров же сильнее вжался в сиденье.

Скорость была большая. Мошка мелкой дробью хлестала по лицу, попадая в глаза, обжигала. Бобров щурился и беспрестанно смаргивал.

Впереди маячило узкое горло протоки. Сейчас браконьер должен был выйти на Обь. Боброва разбирало любопытство: куда повернет он тогда — к Вертикосу или направо — к Усть-Тыму? Но лодку вдруг сильно подбросило, мотор браконьера заглох. Посудина налетела, по всей вероятности, на топляк. Рыбоохрана мигам настигла убегающего. Старший Ондатр с ходу запрыгнул в дюральку, осветил фонарем и увидел на дне метровой длины молодого осетра. Браконьер взъерепенился.

— Сидите спокойно, — строго сказал Бобров, — а то я могу невзначай вас искупать… Что, выбросить не успели — скользил в руках, или жалко стало добычи? Ракеты видели?

— Нет.

— Как это так? Четыре раза я выстрелил!

— Видел… Ну и что?

— Почему не остановились?

— Не хотел с вами связываться.

— Понятно. Сколько стерлядей, кострюков за борт выбросили?

— Не выбрасывал…

— Я видел в бинокль, как из сетки выпутывали. И когда догоняли мы вас — тоже все видно было. Лучше давайте начистоту. Человек вы, похоже, интеллигентный, в цветущем возрасте. Откровенность мне больше по сердцу.

— Я из Новосибирска. Приехал погостить к дяде. — Лодка — его. Снасти — тоже.

— Кто этот дядя?

— Не обязательно знать… Неужели, по-вашему, живем на великой реке и не можем даже отдохнуть по-человечески, сварить уху? Ненавижу я вашу службу!

Браконьер стоял во весь рост на корме лодки, стройный, высокий, с размашистыми усами на узком красивом лице.

— Да не наводите вы на меня свой фонарь! — почти взвизгнул он.

— Фамилия, имя, отчество, адрес, должность? — упорно добивался от него Старший Ондатр.

— Не буду я перед вами отчитываться.

— Вы знаете, что существует запрет на муксуна, нельму, стерлядь и осетра? Известно ли вам, что в нерест всякая ловля запрещена?

— Инспектор, я же не глупый! Но я не согласен ни с какими запретами.

— Снимайте мотор, — приказал Бобров.

— Снимайте! — подал голос и Пронькин.

Браконьер вроде непонимающе посмотрел на обоих.

Голос его осип, когда он произнес:

— Имейте совесть, товарищи. Это… грабеж!

— Нет, это порядок, которому мы всегда в таких случаях следуем. До Вертикоса дойдете на веслах. Ваш дядя или вы сами найдете меня в Медвежьем Мысу. Там и подпишите протокол.

Снимать мотор Боброву помогал Пронькин. Когда это было сделано, пойманный молча вставил весла в уключины и медленно, как бы охваченный дремой, стал выгребать из протоки на реку.

— Покопайтесь в своей душе, — напутствовал его Бобров. — Постарайтесь, пожалуйста! Совесть беззуба, а до костей изгложет. Вину лучше все-таки признавать…

В ответ не последовало ни звука. Лодка с каждым гребком удалялась. Старший Ондатр вздохнул, связался по рации с «Гарпуном». Павлуха Сандаев интересовался, к какому часу готовить ужин.

— Ужин не нужен, обед дорогой, — отозвался с грустинкой Бобров. — Ты сам там поешь, что найдешь, а мы с Геной бутербродами обойдемся. И поедем охотиться дальше. Будь здоров и хорошо там бди!

Времени было около часа ночи. С лугов несло душистой травяной сытостью. Вода и небо слились почти в один цвет — мерцающий платиново-голубой, а между водой и небом лежала сиреневая полоска леса. Освещенные яркими огнями, плыли суда, большие и маломерные.

Все еще широка была Обь в половодье! Самый умеренный паводок, ничего разрушительного. Но помнились Боброву годы,