говоришь? Если винные пары не полностью туманят мой рассудок, это на древнем означает «Страж». Или дозорный? Помнится, на Востоке так называли загонщиков в охоте с гепардами… — с важностью изрёк Финт, будто читал историческую лекцию. — А на островитянском диалекте оно звучит «Жельсоль» — забавно! Смешное континентальное словечко без смысла, ведь у них нет дозорных, стражей и загонщиков… Счастливый народ!

— Закройся, — процедил сквозь зубы правый от Финта гребец. — Тебя никто не спрашивает.

— Правда? — удивился Счастливчик. — Но кандалы для языка вы, кажется, забыли на берегу? Так что придётся меня слушать!

— Для таких разговорчивых есть чудесное средство, — вмешался гребец слева. — Называется веслом-по-башке. Не хочешь попробовать?

— Оо-о! — с притворным глубокомыслием протянул Финт. Язык у него на настолько заплетался, как он изображал, позволив себе играть пьяного: — Это великолепное изобретение претерпело поразительно мало изменений за последние пару тысяч лет, ибо его конструкция практически совершенна! Один недостаток — на меня оно не действует.

— Проверим? — левый гребец угрожающе поднял весло. Финт пренебрежительно фыркнул, махнув скованными руками:

— Ударить вы меня, конечно, можете, но предупреждаю… в беспамятстве я тоже болтаю. Причём намного громче и ещё зануднее. Проверим?

За спиной Финта слышалось приглушенное хрюканье. Домушники давились смехом, радуясь весёлому попутчику.

— Наше великолепное путешествие только начинается, — наставительно протянул Финт, видя, что стража растерялась. — Нам предстоит узнать друг друге столько нового… Да, а во сне я разговариваю только изредка. Проверим, повезёт ли вам на этот раз… — он боком устроился на узкой лавке, положив локоть и голову на борт, поджал ноги в кандалах, смешно почмокал губами и демонстративно захрапел, велев разбудить его, когда они доберутся до «Джельзора», не раньше.

Стража уже мечтала, чтобы этот пьяница мог проспать все десять дней перехода до Островов. Но понимали, что рассчитывать на чудеса не стоит.

*****

Разыграв эффектное знакомство с попутчиками, Финт сначала лишь притворился, что моментально заснул, но вскоре спал по-настоящему. И охрана его не разбудила, когда баркас подвалил к борту тюремного барка. На борт «Дозорного» или «Стража» как правильно перевёл Финт с древнего языка название «Джельзор», все арестанты поднялись по трапу, бряцая кандалами, а спящего подняли в люльке. Так что Финт оказался на палубе раньше всех. Провели перекличку. Когда вызвали Счастливчика Финта, отклика не было, но все легко угадали, кто это.

С будущих каторжников сняли наручники, гребцы из команды «Джельзора» подтянули на корму и закрепили найтами баркас. Бодрствующих арестантов поставили крутить брашпиль, выбирая якорные цепи. Потом отвели вниз в длинный отсек, посадили на общую цепь, закреплённую вдоль борта, нанизав на неё всё ножные кандалы. Цепь закрывалась огромным замком. Если бы во время шторма «Джельзор» получил пробоину и начал тонуть или отсек заливала вода, никто не смог бы выбраться, пока не разобьют замок. А внутри трюма арестанты перемещались свободно, только лязгали цепями.

Барк развернул паруса, лёг на курс и быстро удалялся от Побережья в открытое море к островным цепям. Финт спал, покачиваясь вместе с «Джельзором» и улыбался. Как все дети дороги он не страдал морской болезнью и считал даже штормовую качку удовольствием, вроде качелей. Во сне в его сознании мелькали картины недавнего ужина с Ренаром, и другой застольной беседы, с которой началась для него в этот раз миссия гонца.

13. «Летний дождь»

Странно представить, но Ренар был прав, для серьезных дел Финт держал выходной костюм. А дома… свою нормальную дорогу и любимый трактир «Летний дождь», где Финт поводил времени не меньше, чем в странствиях, Счастливчик по праву считал домом, — дома он в любое время обычно носил свой счастливый плащ.

Из серебристой дорожной ткани разного оттенка, шуршащей и скользящей, не цепляющей репьи, с которой скатывается дождь, осыпаются все высохшие пятна, шьют штаны, самые легкие куртки, сумки, но никогда — платья, юбки и плащи. То, что требует большого широкого полотнища, из этой материи имеет вид пожёванной гармошки. Натуральная дорожная ткань мнётся так, будто это доставляло её изобретателям особое удовольствие. Но у Финта (единственного в братстве и, вероятно, единственного в истории моды) был дорожный плащ из настоящей дорожной ткани.

Просторное нечто цвета пыльной белой стали, сшитое как халат, с широкими рукавами, откидной пелериной ниже лопаток, разрезанными полами доставало до щиколоток. Счастливчик берёг это чудо и носил только «дома».

Как часто по утрам трое суток назад Счастливчик завтракал за своим фирменным центральным столиком в южном трактире «Летний дождь». Старая двухэтажная постройка из почти чёрных брёвен, пропитанных островитянской несгораемой смолой, стояла на перекрёстке в двадцати милях от моря, на границе Побережья. Проезжих, гонцов, путешественников, мелких торговцев, крестьян и батраков, ищущих счастья в приморских городах, тут хватало. Дети дороги, само собой, не обходили «Летний дождь» стороной, но не задерживались. Море слишком близко, чего медлить? Если останавливались на пару дней, только ради помощи и защиты. Зализать раны, скрыться от погони…

Откинувшись на спинку стула, вытянув босые ноги в потрепанных штанах с бахромой внизу и заплатами на коленях, в простой холщовой безрукавке, накинув на плечи счастливый плащ, Финт переговаривался со всеми входящими в трактир, при этом смакуя роскошную яичницу. Как у всех вольных бродяг у него имелся неограниченный кредит в любом трактире, и почти в любом заведении братства, куда бродяг вообще пускают. Кроме лавок «Только для рыцарей», костюмных и оружейных мастерских, разумеется. Куда ни один бродяга в здравом уме и не совался.

Здесь, в «Летнем дожде», Финта можно было застать чаще всего. Как для корабля для него это был «порт приписки». Небывалое явление для вольных бродяг, но Финт иногда любил пожаловаться, что его все считают «невольником», и постоянно обращаются к нему с просьбами, так пусть уж будет штаб, где бы он смог культурно отказать очередному посягателю на свою свободу.

«Ты слишком часто для бродяги поступаешь на безумную рискованную службу», — упрекал его хозяин трактира, бывший моряк Марбейн Сорока.

«Я принимаю, может, каждое десятое предложение… даже каждое сотое… а всё равно… всегда так. Наверное, я проклят», — вздыхал Счастливчик, нахваливая очередной бесплатный обед, который вполне мог оказаться для него последним. Отнюдь не потому, что Сорока внезапно закрыл приятелю кредит.

«Меньше надо путаться с ведьмами, целее был бы», — дочь Сороки, темнокосая красавица Иверина, обращалась с Финтом строго, по крайней мере, как с неразумным младшим братом, хотя он скорее годился ей в неразумные молодые дядюшки.

«Да кто ж их сразу разберет… наутро каждая может оказаться ведьмой, — отшучивался Счастливчик. — Уж я присматриваюсь, присматриваюсь… а всё