Шрифт:
Закладка:
О захваченном в плен русском парне, служившем в ЧВК, слышал. Этого человека и еще нескольких офицеров правительственной армии шайтаны держат в каменном мешке тайного зиндана, расположенного на территории гончарного цеха, некогда обеспечивавшего всю округу отличной глиняной посудой, но давно уже разграбленного. Охраняется он весьма серьезно, примерно полувзводом нукеров. Смена караула два раза в сутки – в полдень и в полночь.
Зашел разговор и о том, как Иззуддину с семьей в течение ближайшего часа покинуть это селение. Он и сам прекрасно понимал, что его бизнес с этого дня приказал долго жить. Но его мучило другое. Единственный вариант спасения его самого и семьи сводился к немедленному бегству из Табара в чем есть, пешим ходом. Причем через пустынные места, где нередко курсируют исламистские патрули. Встреча с ними могла бы означать только одно – смерть его самого и рабство для жены и детей.
– Сейчас мы не можем выехать за пределы нашего поселения без бумаги из управы, где верховодят исламисты, – посетовал Гасан. – На выезде из Табара стоит круглосуточный блокпост, который проверяет всех без исключения. А здесь не спрятаться. В селении нас быстро найдут и казнят. Погибнут и те люди, которые согласятся укрыть меня и мою семью. Что делать? Как быть?..
Я прикинул, что к чему, и предложил один хитрый вариант. Если он с семьей сумеет незаметно просочиться из селения, обогнуть блокпост и выйти к дороге дальше, уже за ним, то я мог бы попытаться выехать из Табара на его машине безо всяких бумаг. Пусть торговец загрузит в свое авто все самое необходимое и уходит с семьей. Когда он будет в нужном месте, я подъеду туда на машине, и дальше Гасан поедет сам.
– Олег, проехать через блокпост без бумаг равносильно самоубийству! – говорит Иззуддин и категорично мотает головой. – Ты и нас не спасешь, и себя погубишь.
– У тебя есть вариант получше? – спрашиваю я. – Нет? На карте жизнь твоей семьи. Я готов рискнуть. Мы своих не бросаем. Решайся!
Гасан стискивает бороду в кулаке, некоторое время мучительно размышляет, но так и не придумывает ничего лучшего и решительно машет рукой. Мол, согласен! Место встречи мы назначили у древнего каменного истукана, который среди песков высился над дорогой еще с языческих времен. Исламисты уже не раз пытались взорвать его, но гранит не поддался ни динамиту, ни гексогену.
Проулками мы добрались до его дома. Он объявил своей стенающей и плачущей жене о том, что здесь им угрожает смерть, и они должны спешно бежать за пределы Табара. Иззуддин выгнал из гаража старенький «Опель», собрал в доме все самое ценное, загрузил в багажник и протянул мне ключи от машины.
– Храни тебя Аллах! – уронив слезу, пробормотал он, быстро отвернулся и вместе с женой, дочерями и малолетним сыном пошел через сад к задней калитке.
Я сел в кабину и повернул ключ зажигания. Датчик горючего показал, что бак «Опеля» почти полный. Правда, аккумулятор, как видно, был уже староват, и его заряда едва хватило на то, чтобы запустить двигатель. Движок завелся только с третьей попытки.
Я выехал со двора и закрыл за собой ворота. Кто знает, может, уже завтра-послезавтра Гасану и его семье удастся вернуться домой?
Потом я направился в сторону минарета, высящегося над Табаром. В той стороне начиналась единственная дорога, ведущая сюда. Ехал я по улицам Табара не спеша, обдумывал на ходу, как прорваться через блокпост шайтанов. Кое-какие варианты на этот счет у меня имелись. Правда, не самые надежные, но что есть, то и есть.
Как я и предполагал, блокпост представлял собой кособокую будку из досок и жести, подле которой околачивались несколько шайтанов с автоматами. Дорогу перегораживали бетонные блоки. Преодолеть этот коридор можно было, лишь сбросив скорость и выписав «змейку».
Увидев «Опель», вся эта шайка разом оживилась, как видно в ожидании хорошей поживы. Я нацепил на нос темные очки, нашарил в кармане особый значок в форме черного знамени с единственным словом «Шабакар». Так называется контрразведка СИВ. Это украшение я некогда позаимствовал у исламиста, взятого в плен.
После этого я лихо подруливаю к блокпосту и резко бью по тормозам.
Изображая запредельную ярость, я тигром выпрыгиваю из кабины, тычу значком прямо в носы шайтанам и ору во всю глотку:
– Шабакар! Вы, грязные скоты, уроды, предатели, гнусные шкуры! Как вы посмели за деньги пропустить того неверного, которого мы сегодня собирались задержать в вашем поганом, вонючем Табаре?! Всех расстреляю, прикажу отдать на съедение голодным псам! Кто здесь старший? Ко мне! Живо!
Шайтаны в момент обделались, побледнели, позеленели, их коленки задрожали. Недавнюю наглость и выпендреж с них тут же как ветром сдуло. Старший – мордастый ломовик с бородой а-ля Усама бен Ладен – бочком приближается ко мне и стоит, не знает, что сказать.
– Ну, отвечай, нечестивец, сколько взял с неверного за то, чтобы тот смог улизнуть от нас? Говори, грязная скотина! Ну?!
Ломовик начал заикаться, мол, в жизни не взял и мелкого гроша, он чист перед Всевышним и контрразведкой…
Но я договорить ему не даю, ору еще громче:
– Врешь, мерзавец! Это наглая ложь! Или ты забыл, гнусный язычник, что сказал Пророк?! Лжецы будут низвергнуты в бездну и преданы вечному проклятию! Прощение получат только лишь те, кто покаялся в грехе своем.
Цитату я, конечно, придумал сам, но на шайтанов она подействовала очень даже впечатляюще.
Старший из них сгибается крючком, с оханьем утвердительно кивает и говорит:
– Признаюсь, мой господин, я взял деньги с того человека. Но мы его знали как истинного мусульманина, никак не связанного с властью узурпатора. Тем более что даже ничего не требовали, он сам нам предложил. Но отныне – клянусь всем святым! – ничего подобного больше не повторится. Обещаю, мой господин!
Его подручные тоже блеют хором:
– Клянемся! Больше не повторится…
Я изображаю, что несколько смягчился, и заявляю:
– Это хорошо, что вы признались. Шабакар суров, но справедлив. На первый случай вам даруется прощение. Но если вы нарушите заветы Пророка еще раз, то кара будет ужасной. И последнее. Я уже знаю, что большую часть денег, взятых с проезжающих, вы обязаны отдавать
