Шрифт:
Закладка:
И это изменило мир.
Я сохранил все воспоминания о моей «реальной жизни», но у меня также была новая и совершенно другая жизнь — моя жирная жизнь. И мир ей соответствовал. Я знал, что у меня всегда были проблемы с весом, и что после того, как моя девушка умерла от лейкемии, еда стала навязчивой идеей, неврозом, серьезной проблемой. Я попробовал несколько диет, но ничего не получалось. Еда была моей потребностью. И я любил фисташковое мороженое.
Я посмотрел в зеркало на свои тройные подбородки и переполненный живот. Я выглядел, как большой шарик белого теста. «Я худой», сказал я.
Мир снова изменился. Я не был толстым. У меня никогда не было девушки с лейкемией. Я ненавидел фисташковое мороженое.
Это была другая реальность.
На этом мои «испытания» или «эксперименты» закончились. Прямо тогда я все и прекратил. Я не понимал этой силы, не знал, как ею пользоваться, не хотел с ней справляться. И я был полон решимости не использовать её ни по какой причине. Я поклялся никогда больше не произносить ни одного предложения и сдержал слово.
Удивительно, как люди умеют приспосабливаться ко всему, у человека есть врожденная способность адаптироваться к изменениям, какими бы радикальными они ни были. Люди, живущие рядом с химическими свалками, вскоре перестают замечать вонь; люди, живущие на пляже, вскоре перестают слышать бесконечный грохот волн.
Все это есть совершенствование. Ибо я довольно быстро привык к моей силе и сдержал обещание, воздержался от её применения. Сила стала частью меня. Я почувствовал себя спокойно.
Но это случилось снова.
Однажды, с треском провалив экзамен на одном из самых важных курсов, сидя в своей комнате, чувствуя себя подавленным и жалея себя, я подумал: Почему бы и нет? Почему бы не использовать силу? Почему бы не использовать её, чтобы получить то, что я хочу от жизни?
Я тщательно продумал свою речь. Не хотелось все испортить. В конце концов, я придумал то, что казалось идеальным для моей цели, и был готов это сказать. Я снова стоял перед зеркалом. «Я окончил Гарвард с докторской степенью в области политических наук, и теперь я президентский консультант», сказал я.
И все это было правдой. Знания о моей предыдущей жизни сохранились, финансовые проблемы, трудности при изучении истории в Университете Южной Калифорнии во время администрации Эйзенхауэра, но это были воспоминания о прошлом. Теперь я стал другим человеком — одним из самых блестящих умов в популярном Белом доме у популярного Стивенсона.
Переходного периода не было. Я знал свою работу и был хорош в этом. Все знали и приняли меня. Превращение прошло идеально.
Однако сила раздражала меня в повседневной жизни. Я приветствовал людей обычным «я рад тебя видеть» и вдруг обнаруживал, что очень рад, что они зашли. Или я мог сказать: «Я сожалею, что вы должны уйти», и, когда они, наконец, уходили, я был в слезах. В особенно тяжелые дни я бормотал себе под нос: «меня тошнит от этой работы», а потом, сразу же почувствовав эффект, мне пришлось выпалить: «Я люблю эту работу, мне от нее хорошо!»
Но я мог так жить. Сила не доставляла мне больших проблем.
До 5 Июня.
Особенно серьезный и запутанный кризис возник с участием Германии и Советского Союза. Мы были на чрезвычайном заседании кабинета министров в канцелярии президента, обсуждали план наших действий. Министр обороны предложил нам «блефовать», чтобы выйти из возможной конфронтации, угрожая первым ударом.
— Черт возьми, они и так уже боятся нас, — сказал он. — Они знают, что мы однажды сбросили бомбу, и пусть они знают, что мы не побоимся сделать это снова.
Неожиданное число членов кабинета согласилось с ним.
— Нет, — возразил я. — В данном случае необходимо дипломатическое решение. Военные угрозы лишь усугубят ситуацию.
Министр снисходительно улыбнулся:
— Послушай, — сказал он, — твои теории могут быть хороши на занятиях в колледже, они могут работать в учебниках, но они не работают в реальной жизни. Я занимаюсь этими вопросами последние двадцать шесть лет, большую часть своей жизни, и мне кажется, я кое-что о них знаю. Ты здесь чуть больше года. Я не думаю, что ты в состоянии решать такие вещи.
Я был в ярости:
— Может, я и не был здесь так долго, как вы, но у меня есть кое-что, чего вам, кажется, не хватает — здравый смысл. Вы действительно думаете, что угроза ядерной войны положит конец этому кризису? Конечно, они этого не сделают. Я знаю это, и ты это знаешь. Кроме того, я считаю, что такие действия приведут к полномасштабной военной конфронтации. И никто из нас этого не хочет. Мы должны все решить мирно.
Аргументы вскоре закончились, и президент, выглядя усталым и немного напряженным, поблагодарил нас за наше участие и отправился принимать решение.
Я был у себя в кабинете, когда пришло известие, что советские войска начали полномасштабную ядерную атаку. «Пожалуйста, пройдите в бомбоубежище», раздался голос из динамика над моей дверью. «Без паники. Пожалуйста, пройдите в бомбоубежище. Это не учение».
Результат поразил меня.
— Я верю, сказал я. — Я знаю.
Судьба плана министра, страны и, возможно, всего мира была в моих руках, и я этого не знал. Я ужасно все испортил. Нападение было прямым результатом моих заявлений.
Я запаниковал. Я не был уверен, что смогу думать достаточно быстро, чтобы остановить надвигающуюся смерть и разрушения, и предотвратить Холокост. Но я знал, что должен спасти себя. Это было инстинктивно.
— Я изучаю историю в USC, пытаюсь получить финансовую помощь от администрации Эйзенхауэра, — закричал я.
И я сидел на диване в офисе финансовой помощи. Женщина смотрела на меня, словно ожидая ответа на вопрос. Я вспотел, как свинья, и дрожал, как паралитик. Я даже не уверен в последовательности действий, когда выбежал за дверь и вернулся в свою комнату.
Но это была не моя комната. Те же экспрессионистские гравюры на стенах, та же мебель расставлена тем же образом, но комната была другой. Я был в номере 212 вместо номера 215.
Это была не совсем та реальность, с которой я начинал.
Таким образом, я узнал, что мои заявления могут иметь несвоевременные действия и непредвиденные последствия. Если бы я не изучал подробно все возможные
