Читать онлайн Гробница Александра - Шон Хемингуэй

Шон Хемингуэй

ГРОБНИЦА АЛЕКСАНДРА

Посвящается Колетт

Коль с последним дыханием жизнь

Покинет бренное тело, ни грубой силой,

Ни хитрой меной больше ее не вернуть.

Гомер. Илиада: 9.48

Вступление

Что есть мера всех вещей? Время. Время никого не ждет. Время порой бывает немилосердным. В сущности, оно может быть жестоким. Но во всей полноте времени случаются неожиданные открытия, и безымянные произведения искусства, до поры покоящиеся в незаметных уголках музейных экспозиций, вдруг приносят новые откровения. Эта история об одном таком откровении и о поисках разгадки одной из величайших археологических тайн всех времен: тайны места последнего упокоения Александра Великого, легендарного покорителя Востока и повелителя мира.

1

Солнечные лучи лились в атриум крупнейшего музея Нью-Йорка, освещая древние мраморные скульптуры, которые, казалось, светились счастьем в своем новом доме. Словно Пигмалионова статуя его возлюбленной, эти фигуры, согретые ярким солнцем, как будто готовы были превратиться в живую плоть и кровь, ожидая лишь своего мага. От вида галереи дух захватывало. Взмывающие вверх облицованные известняком дорические колонны поддерживали оформленную в ионическом стиле балюстраду второго этажа и покоились на черно-белом мозаичном полу аркады, окружавшей насыщенного цвета мраморный пол атриума.

Вид этого пространства вызывал в памяти представление о великолепии Древнего Рима в период расцвета империи и был достоин тех шедевров, для демонстрации которых его соорудили. В этот яркий осенний день жители Нью-Йорка и гости со всего мира вливались сюда с суетливой Пятой авеню, чтобы полюбоваться новейшей городской сенсацией и мельком взглянуть на древние эллинистические, этрусские и романские сокровища музея Метрополитен, которые не выставлялись много лет.

Стоявший перед шеренгой бюстов мужчина вслух прочел надпись на табличке под одним из них: «Портрет мужчины, предположительно царя. Греция, II век до новой эры». В восхищении перед высеченным в мраморе гордым волевым лицом, он повернулся к своей спутнице и, покачав головой, повторил:

— «Предположительно царя». Бог ты мой, история всей его жизни утрачена. Стерто из памяти все, что дал он этому миру.

— Знаешь, — ответила девушка, — в тридцать три года Юлий Цезарь сокрушался: мол, Александр Великий в его возрасте уже столь многого достиг, а сам он не сделал еще ничего идущего в сравнение. Но Цезарь продолжал совершать великие дела. Так что у тебя еще есть время…

— Я не то имел в виду. Хотя ты права. Я должен что-то сделать со своей жизнью. — Он помолчал. — Кем бы ни был этот парень, наверняка он-то прожил жизнь выдающуюся, просто ее историю поглотили зыбучие пески времени. Но портрет все равно потрясающий.

Пара двинулась по направлению к небольшой группе людей, начинавших собираться, чтобы отправиться на экскурсию по новым музейным залам древнегреческого и римского искусства у назначенного места: возле большой усеченной ионической колонны. Ее привезли с Сардинии, из храма Артемиды, одного из крупнейших храмов античности.

Экскурсию в тот день вел мужчина лет сорока, красивый, жизнерадостный брюнет с пронзительными серо-голубыми глазами.

— Доброе утро, дамы и господа, — обратился он к своей группе. — Добро пожаловать в Метрополитен-музей. Меня зовут Том Карр, я хранитель отдела древнегреческого и римского искусства нашего музея[1]. Сегодня я буду вашим гидом по новым эллинским и романским залам.

В хвосте группы, слегка отставая, шла высокая, стройная, красивая молодая женщина. На ней была свободная белая блуза навыпуск и длинная юбка из блестящего шелка, которая, слегка шурша на ходу, обозначала изящные линии стройных ног. Сандалии на ремешках шлепали по полированному мраморному полу. Большие солнечные очки в золотой оправе от Шанель придерживали надо лбом светлые волосы.

Когда группа направилась к задам, расположенным со стороны Пятой авеню, девушка задержалась в романском дворике. Рожденная и воспитанная в добропорядочной католической семье на Среднем Западе, Виктория Прайс — так ее звали — удивилась тому, насколько острой и непроизвольной оказалась ее реакция на выставленные здесь статуи. Да, она была художницей, но всегда обожала живопись импрессионистов и искусство итальянского барокко, классическое же искусство не входило в сферу ее профессиональных интересов. Однако сейчас, стоя перед этими скульптурами, она ощутила непосредственную связь с ними, какое-то необъяснимое родство, хотя видела их впервые в жизни. Интересно, подумала она, в этом классическом наследии действительно заключено нечто, какие-то отдаленные общие для всех корни? Или я по каким-то иным причинам чувствую свою причастность к этим статуям?

Виктория остановилась перед потрепанной временем скульптурой греческого героя Геракла, сидящего на скале; мышцы его удивительной красоты тела были расслаблены — он отдыхал от своих трудов.

Быть может, чуточку примитивно, подумала она и тут же улыбнулась. Где-то она прочла, что самой популярной темой интернет-поиска на музейных сайтах является «обнаженный мужчина». Оторвавшись от созерцания Геракла, она обнаружила, что ее группа уже скрылась из виду, и, опасаясь потеряться, поспешила вдогонку.

Когда она вошла в первый из боковых залов, группа уже приблизилась ко входу в Сокровищницу. Но внимание девушки привлекла противоположная стена, куда она и направилась, увидев там три восхитительных фрагмента настенной живописи. На первом молодая женщина в изящном наряде, сидя на изысканном резном стуле, играла на большой лире. Юная дева одобрительно взирала на нее, сидя рядом. На другом, более узком фрагменте, была изображена женщина со щитом, на сияющей металлической поверхности которого выделялась обнаженная мужская фигура. Но самый большой интерес вызвал у Виктории центральный фрагмент. С мощным торсом мужчина, и тоже обнаженный, сидел на троне рядом с женщиной, чья голова была покрыта прозрачной вуалью, а взгляд устремлен вдаль.

Этот взгляд гипнотизировал, пронизывал насквозь и словно бы преследовал зрителя.

Виктория ощутила какое-то трепетание в животе, и кожа покрылась холодной испариной. О Боже, только не это, подумала она, чувствуя, как внутри нарастает безошибочно узнаваемое чувство паники. Она уже переживала это — или нечто подобное — прежде, и оно внушало ей ужас. Дыши глубоко, приказала она себе. В картине было что-то знакомое, хотя она не могла сказать, что именно. Нынешнее самоощущение отличалось от того, какое она испытала в романском дворике: оно было более нутряным, казалось, будто вмиг из глубин времени продралось какое-то воспоминание, отдельное, как удаленный зуб.

Первым интуитивным побуждением было — уйти. Уйти как можно скорей. Об этих картинах можно будет расспросить гида потом, когда представится возможность.