– Вязьму взяли! Ржеву возьмут! Ивану Михалычу того и останет со всею Тверскою землею поддаться Литве! А ты меня тогда што, в клетке будешь кормить, в которую всадят великого князя Московского литвины? Молчать! Я говорю! (Ударил бы, да опять этот выставленный живот – не тронешь. Русскую нать было брать жену, без ентих затей краковских.) Она следила за ним отемневшим взором, вдруг, резко поворотя, выскочила из покоя, хлопнувши заднею дверью. И тут же постучали. Василий долго глядел на сенного боярина, держа развернутую грамоту в руках. Юрий, оставя в Смоленске жену и бояр, ехал в Москву. Ехал просить помочи, как догадывал, не ошибаясь, Василий, и как понимала Софья, знавшая слишком хорошо своего родителя. И вот хрупкий мир, спокойствие, едва-едва установленное, вновь рушило в провал, и надобно было решать, что делать и как поступить в днешней нуже?

Иван Кошкин вошел в покои скорым шагом, заботно глянул на князя.

– Юрий Святославич едет! – вымолвил.

На несказанный вопрос князя Иван пожал плечьми:

– Юрий горяч и гневен. Не удержит города, егда и поможем ему! – высказал он. – Полки не готовы. Сын Ивана Михалыча Лександр, вишь, в гости поехал к Витовту, а Витовт под Смоленском уже! Дак начнем ратитьце, не пришлось бы и с Тверью которовать тою порой! Михайло с Ольгердом через Ульянию были в свойстве. А у Ивана супружница – сестра Витовту, дак потому… (И он промолчал о Софье, но Василий понял) – выслушал боярина, глядя в ничто сведенным хмурью взором.

– Думу? – понял Иван.

Василий молча кивнул головой и наперснику вслед домолвил:

– Малую!

И теперь, теперь надобно встречать Юрия. Чествовать. Великий князь! Травленный, поседевший и в нятьи, и в бегах побывавший, и все же великий по роду, знатный вереницею предков, восходящей к Ростиславу и к самому прославленному князю Киевскому Владимиру Мономаху…

Били колокола, били праздничным звоном, не уведавши даже и решения самого Василия. Где ты, Соня? На миг захотелось повиниться пред ней, почуять ее теплые руки на своих щеках. На миг ощутил все безобразие ссоры давешней… И все Витовт! Бездетный, погубивший когда-то сыновей-наследников своих, выдав их немцам в залог, а нынче и подаривший Литву Ягайле, и тотчас вновь собирающий рати, полновластно правящий и на Волыни, и в Подолии, и в Литве, и в половине Северских княжеств, удивительный, подчас непонятный Витовт, у которого хватает и строить себе замок, и воевать, и добиваться королевской короны от Папы Римского, как толкуют о том слухачи… А ежели добьется? А ежели Ягайло умрет, так и не породив себе сына? А все прочие литовские князья не обрушатся на Русь стаей ворон? О чем мыслит? На что надеется Софья?

Веселым, праздничным, красным звоном били колокола. Только что миновала Троица. Пахали, высадили огороды, кто уже загодя готовился к покосу… И приходило встречать Юрия! Вздевать шелковый зипун, зеленый травчатый летник, красные сапоги… Дворецкий уже, верно, распорядил пиром. А коли Софья откажет приветить князя? Хотя чару не вынести гостю на серебряном подносе – позор!

Он уже был одет, когда в покои вплыла Софья в распашном сарафане из персидской тафты, скрывавшем беременность, в жемчужном повойнике. Глядя потемневшим, злым взором, выговорила почти ненавистно:

– Не боись! Встречу!

Взял за руку. Прикрывши на миг глаза, прижал к щеке теплую женину ладонь, почуяв едва заметное шевеление ее пальцев. Усмехнулась, отнимая руку:

– Уж Юрию наших ссор не казать! – вымолвила, выходя.

Внизу собирались бояре.

Юрий, приехавший с малом дружины, на взгляд изрядно постарел: пальцы беспокойно шевелились и морщины чела стали много заметнее. Орлиный лик прежнего красавца князя зримо померк. В очах явились растерянность и боль. Беседуя с Василием (был выше ростом), наклонялся к нему, сугорбя плечи…

Разумеется, ни на приеме в Думе, ни на пиру откровенного разговору не получилось. И только уже когда остались вдвоем. (Федор Кошка, ради такого случая вставший с постели, и Морозов – два молчаливых старика, были как бы не в счет. Со стороны же Юрия присутствовал князь Семен Михалыч Вяземский, потерявший удел за верность своему господину и не изменивший Юрию даже теперь.) Смоленский князь, начавший речь сравнительно спокойно, в какой-то миг сорвался, заговорил горячо, сдерживая готовый прорваться крик:

– Тебе, господине, возможно сие! Он же твой тесть! Ты же зять ему, и Софья… И любовь меж вами! Молю, помоги, князь! Сотвори мир меж Витовтом и мною! Ты возможешь! Не предай меня во снедь Литве! Господь… Господь воздаст тебе за то в сем и будущем веке! Хочешь на колени паду пред тобою? А не возможешь того, дак возьми все, возьми за себя Смоленск! Буду подручником тебе! Отрекаюсь и от власти своей, и от звания, еже наименован князем Великим! Пусть лучше тебе, чем поганой Литве, чем во снедь латинам нашу православную Русь!

Он действительно едва не упал на колени перед Василием, и на миг, на один страшный и великий миг помыслил Василий согласить с Юрием, поверить, взять город и княжество за себя!

Но молчали старики бояре. С Витовтом был ряд, полки были не собраны, что скажет Орда, было неясно тоже. Юрий Святославич, отдавая свой почти уже потерянный удел Василию, не рисковал ничем. Василий, ежели бы согласил с Юрием, рисковал многим. И уже не о жене, не о договоре с Витовтом думал он! А о том, что решит и куда склонит Новгород Великий в случае войны с Литвой, и что порешит Тверь, что порешат прочие князья Руси Владимирской… И, что греха таить! О Софье, о ее яростной злости в защите своего отца тоже думал он. И не находил ответа.

– Такое дело, князь. Думой надо решать, – высказал, и молчаливые старцы согласно склонили головы.

Юрий скрепился, поднял голову, пил, держа чару во вздрагивающей руке, малиновый квас, предупредительно налитый ему вяземским князем.

– Прости, Василий! – высказал просто, ставя чару на стол. – А все же о Смоленске подумай: сердцевину земли Витовту отдаешь! И не