– С Днем святого Валентина, – сказал Люк, сунув букет девочке. Боже, какой он придурок. Он же ей букетом чуть в лицо не ткнул.

– Спасибо, – поблагодарила Фиби. – Они красивые.

Произнеся эту совершенно банальную фразу, Фиби перевернула страницу сценария у себя в голове, но обнаружила, что следующая совсем пуста. Абсолютно. Поэтому она больше ничего не сказала. И Люк тоже. Последовало молчание. Весьма неловкое. На самом деле, Фиби подумала, что это было самое вымученное молчание за всю историю мучений.

Затем у них обоих мелькнула одна и та же безрассудная идея. «К черту все», – подумали они. И поцеловались.

Люк целовал Фиби, так, как делал это в мечтах, и чувствовал, как от нее едва уловимо пахнет мятой. И Фиби целовала Люка именно так, как не раз себе представляла, и ощущала, как его шершавая щека прижимается к ее мягкой. Поцелуй был долгим и сладким.

– Есть! – воскликнул Лен Магеллан, подскочив в своем кресле-качалке и вскинув кулак вверх.

А внизу, на Земле, Жюстин Кармайкл шла по Дюфрен-стрит. Несмотря на то что уже слегка темнело, она опустила солнечные очки на нос, чтобы скрыть глаза, прежде чем с независимым видом свернуть в торговые ряды. Она пробиралась к лавке зеленщика в конце рядов, и вуаля – вот она. Большие, жирные, черные буквы: «адвокадо». Жюстин сделала глубокий подготовительный вдох и сунула руку в сумочку, за новой ручкой, которую прихватила из канцелярского шкафа в офисе. На этот раз она была красной.

Жюстин понимала, что рискует, поскольку покупателей было немного. За стойкой стоял сам владелец, одетый в полосатый фартук, едва сходящийся на его внушительной талии. Однако, к счастью, стенд с авокадо находился далеко от продавца, и после быстрой разведки Жюстин решила, что должна успеть подойти и отойти незамеченной, если использовать гору зеленых яблок как прикрытие.

И она пошла, быстро и решительно, на ходу снимая колпачок с ручки. Добравшись до таблички, Жюстин, вместо того, чтобы зачеркнуть лишнюю «д», нарисовала маленькое яркое сердечко прямо под ней. И поспешила, не оглядываясь уйти из торговых рядов, пересечь улицу, пройти через кованые ворота и оказаться в Александрия Парк. С улыбкой на лице.

С одной стороны извилистой парковой дорожки занималась стайка энтузиастов тай-чи. Они перетекали из одной позиции в другую, похожие друг на друга свободными белыми одеждами и слаженностью движений. С другой стороны дорожки, недалеко от эстрады, девочка лежала на животе и смотрела в лицо мальчику, лежащему на спине. На траве рядом с ними лежал забытый букет тюльпанов. Жюстин не могла удержаться и подсмотрела, как мальчик обхватил лицо девочки руками и нежно притянул к своему, чтобы запечатлеть поцелуй. С улыбкой продолжив путь, Жюстин гадала, пришел ли Ник с репетиции. Она успела выучить уже почти весь «Сон в летнюю ночь» наизусть.

Когда Жюстин уже почти дошла до дальнего конца парка, дорожка повернула и вывела ее прямо к Эвелин Тауэрс. С каждой стороны невысоких ступеней крыльца стояли молоденькие вязы, пытаясь поймать своими желтеющими листиками последние солнечные лучи. В арочном проходе, богато украшенном лепниной, пара витражных дверей приглашающе светилась стеклышками розового, абрикосового и травяного оттенка. Жюстин ускорила шаг.

В гостиной, стены которой теперь украшали театральные афиши и постеры, Жюстин нашла на обеденном столе записку. На ней корявым почерком Ника, огромными буквами было написано: «ПРИХОДИ НАВЕРХ». Жюстин скинула рабочие туфли и сунула босые ноги в старые шлепки Ника. «Ах ты, лис», – подумала она, шлепая резиновыми подошвами по ступеням лестницы, ведущей на крышу.

Едва открыв дверь, она сразу увидела всю картину и рассмеялась. Шезлонги были передвинуты под проволочную тень сушилки. А на сушилке висели звезды из фольги. Около сотни, или больше, кусочков фольги висели на ниточках, кружились под легким ветерком, мерцая серебряными боками в свете развернутого прожектора.

На одном из звездных журнальных столиков стояла бутылка шампанского и пара баночек Веджимайта. В эту картину идеально вписывался задорно вертящий кисточкой на хвосте Браун Гудини-Маларки, подбежавший поздороваться с ней. А еще здесь был Ник Джордан – Водолей, друг и возлюбленный – развалившийся на шезлонге и надвинувший потрепанную соломенную шляпу на лоб. Увидев Жюстин, он провел по зажатой в руках укулеле, извлекая веселый аккорд.

Стоило Нику пропеть первые строчки из «Мне плевать, если солнца нет», как Браун навострил уши и присоединился к пению, бодро подвывая в такт. Жюстин сдернула шляпу с головы Ника и взъерошила его волосы, прежде чем поцеловать в лоб. Он отложил укулеле и подвинулся, чтобы она могла устроиться рядом. Но Браун не собирался оставаться в стороне.

– Уф, – вздохнул Ник, когда неплохо отъевшийся уличный терьер бесцеремонно взгромоздился ему на живот.

– Лежи смирно, глупый пес, – велела Жюстин, и Браун, абсолютно довольный, устроился у Ника под боком, положив лапы ему на грудь. Бамбуковый шезлонг был не особо удобным, а у Брауна изо рта не особо приятно пахло, но Жюстин не променяла бы это место ни на какое другое.

– И что же звезды говорят мне сегодня? – спросил Ник. Жюстин искоса посмотрела вверх.

– Они говорят, Водолей, ваша жизнь еще никогда не была столь хороша.

– Правда?

– Истинная, – заверила Жюстин.

Над Ником Джорданом, Жюстин Кармайкл и Брауном Гудини-Маларки посверкивали и кружились созвездия из фольги. А над этими осколками света, над слоем созданного человеком тумана и смога, настоящие звезды тоже кружились в вечном танце.