– А я? – несмело спросила жена.

Винч опустил руки – задумался.

– Нет, сейчас в наш лагерь взять тебя не могу. Домой возвращаться опасно… кто же знает, какой мести и кто для меня захочет искать? Ты должна тут остаться…

– В монастырь? – спросила Халка.

– Разве собаки уважают монастыри, – вырвалось у воеводы. – Нет, останься, где была, мы вскоре соединимся, король тебе опеку даст. Кто опекал тебя? – спросила он в конце.

– Многие для меня были помощью, – отвечала воеводина, – а самым лучшим приятелем – Флориан Шарый из Сурдуги, тот, что на родственнице моей женился.

– Шарый? Тот вроде бы ко мне в Поморье от Хебды был прислан. Так ли? Он не говорил о том?

– Так точно, он.

Воевода огляделся.

– Где же его искать? – спросил он.

Воеводина обернулась, чувствуя, что этот опекун должен быть недалеко, потому что он её с одним из Наленчей к мужу водил.

Действительно, Флориан стоял в нескольких шагах. Винч подошёл к нему, когда она на него указала.

– Отдаю вам в опеку жену, – отозвался он, вытягивая к нему руку. – Бог даст, когда-нибудь всё хорошо отблагодарю.

Флориан склонил голову, давая знать, что принимает то, что ему доверили.

– О благодарности и говорить нечего, – ответил он резко. – Делается то, что человек должен, не для неё, а для милости Божьей и людей. Не беспокойтесь о вашей пани. Мы стеречь её будем, а сейчас хотели бы быть у себя под шатром, прежде чем немцы проснутся. Поедем. Спешить нужно.

Жена бросилась Винчу на шею и так долго держала его в объятиях, пока из них на повторное напоминание Флориана сам не вырвался.

Тут же втроём они сели на свежих коней и рысью погнали к лесу. Ночи ещё хватало достаточно, чтобы отбыть дорогу, но к лагерю нужно было приближаться осторожно, дабы немцы не выследили этой вылазки.

Дело воеводы теперь шло о том, чтобы не притянуть ни малейшего подозрения. Мстительный человек, он равно желал отплатить за пренебрежение и презрение крестоносцам, как сперва королю хотел отомстить за своё унижение. Душа его радовалась от той мысли, что гордых монахов будет резать и давить без жалости.

К королю, который оказался таким милостивым к нему и принял его, как блудного сына, с отцовской любовью, он пылал благодарностью. Не унизил его он, не покорил – напротив, притулил. Стало быть, всё могло стереться, а дерзкий Добек должен был убедиться, что воевода Наленчей не погубил и не оскорбил.

Снова лучшее будущее улыбалось воеводе, но должен был ещё пройти тяжкие колеи, прежде чем добился цели.

Молча в этих мыслях, со своими товарищами он проехал лес. Выехали на равнину, среди которой вдалеке от города тянулся лагерь.

Ещё была ночь, но со стороны востока небо начинало принимать ту серо-жёлтую краску, которая предшествует рассвету. В долине огней ещё видно не было, движения не слышно – на лугу паслись кони, а слуги ближе к рассвету спали ещё крепче, так что проезжающие миновали их незамеченными. Шарый остановился тут и попрощался с воеводой.

Дальше он был ему не нужен.

– Помни, друг, что я тебе доверил, – шепнул Винч.

Въезд в лагерь, в результате поспешности и невнимательности, не обошёлся без случая. Воевода, разогнавшись, взял чуть дальше вправо, вместо того чтобы проехать прямо между своими; он очутился среди шатров крестоносцев. Около них кружила заспанная стража. Подскочил сразу немец и схватил коня за уздечку.

– Wer da?[8]

Товарищ воеводы и он сам начали ругаться по-польски, что ухудшило дело. Поднялся шум, воеводы знать не хотели, немец не отпускал узду его коня и с мечом на него рвался. В шатрах проснулись другие и прибежали. Их окружили.

Поднялся почти весь встревоженный лагерь, а маршал Теодорих, который вставал рано утром и уже был в доспехах, подошёл со своими двумя спутниками.

Воевода издалека уже начал его звать с упрёками и жалобой на его стражу, что знать не хотели, кто был.

На лице Теодориха видно было некоторое изумление и недоверие.

– А где вы были ночью? – отозвался он.

– Свой лагерь всё-таки должен был осмотреть, дабы беспорядки не устраивались. Моих людей каждую ночь убивают.

Маршал подъехал к нему.

Начинало постепенно светать. Он всматривался в воеводу, хмурил брови.

Так они вместе подъехали к началу лагеря, где стоял красный шатёр и крутились люди, и зажигали костры… Маршал то молчал, то напряжённо смотрел на Винча и коня его, по которому можно было понять, что совершил не маленький объезд лагеря, но приличным бегом был изнурён.

Спешившись перед шатром, Теодорих пригласил к себе воеводу, который отдал коня и вместе с ним вошёл в пустую теперь залу, в коей только был виден вчерашний стол с помятой скатертью и заставленный кубками. В более хорошем расположении, чем обычно, маршал привёл воеводу в свою спальню.

Тут ещё горела ночная лампа под золотистым образком Божьей Матери.

Они сели.

– Вы, должно быть, делали вылазку за лагерь, – спросил быстро, поглядывая на него, маршал, – потому что конь ваш был прилично утомлён.

Воевода пожал плечами.

– Да, – сказал он, – вы не ошибаетесь. Со вчерашнего дня я был неспокоен. Мне донесли о краковском короле поблизости, а, ежели кто, то я боюсь неожиданного его нападения.

– И мне о нём доносили, – прервал живо Теодорих, – знаете что-нибудь больше?

– Я хотел лучше проведать и расспросить, – говорил Винч, – ваши немцы с нашим народом не справятся, и из них шпион нехороший. Всполошат холопа, тогда говорит, что слюна к устам принесёт.

– Что же вы разузнали? – всё более неспокойней допрашивал Теодорих.

– По крайней мере, знаю точно, – докончил воевода, – что так скоро бояться нечего. Локоть, заслышав о вашей силе, бросился в сторону и двинулся в леса. О том, чтобы дать битву, не думает.

С уставленными в говорящего глазами, словно хотел исследовать до глубины души, Теодорих слушал. Винч спокойно и послушно продолжал дальше:

– Нет никакого опасения, поэтому я также ездил даже в поселение, известное мне в лесу, чтобы достать информацию.

– Я, – прервал Теодорих, – я с радостью бы наконец встретился с ним – и побил его, а если бы удалось, обоих взял, потому что, слышал, и сын с ним вместе.

Винч покрутил головой.

– Есть ли с ним сын, не знаю, – сказал он, – но, что его в битве не будет, это точно. Он хотел бы, отец его не пустит, заслоняет его и стережёт, потому что это единственная надежда рода.

Маршал прошёлся по шатру.

– В которую сторону направился король? – спросил он.

– Люди хорошо не знают,