сентябре. Я в деталях изложил ему сведения, которые получил непосредственно от бельгийцев, имевших производственные предприятия в Германии и находившихся в контакте с лидерами нацистской партии, а также заявления, которые я получил от американских бизнесменов, имеющих интересы в Германии, с которыми виделся всего за неделю до этого в Бельгии и которые также из первых рук узнали от нацистских лидеров о том, что назревает. Этих людей, исключительно здравых и твердых суждений, он знал лично.

Я передал президенту эти и многие другие конкретные заявления. Некоторые из них исходили от высокопоставленных нацистских дипломатических чиновников. Особенное впечатление на него произвел мой рассказ о высказываниях моих коллег в Брюсселе, которые молились о внесении поправок в Закон о нейтралитете, полагая, что это может сдержать Гитлера и, по крайней мере, отсрочить начало войны.

Вышеназванные заявления не вызвали у него никакого удивления. Казалось, они лишь подтверждают его глубокий пессимизм. Он сказал, что мой доклад просто подтвердил другую информацию, имеющуюся в его распоряжении.

Я спросил, могу ли быть полезен в связи с законодательством о нейтралитете. Он сказал, что, возможно, будет нелишним встретиться с некоторыми из лидеров Сената.

Он спросил меня о переговорах России с Великобританией и Францией. Я откровенно сказал ему, что меня это очень беспокоит. Среди дипломатического корпуса в Брюсселе было принято считать, что Гитлер прилагает все усилия, чтобы настроить Сталина против западных держав. Я сказал, что, судя по сообщению одного весьма высокопоставленного и важного деятеля в Европе, Гитлер и Риббентроп уверены, что смогут оттолкнуть Сталина от Англии и Франции. Послу Уманскому, когда тот собирался в Москву, президент поручил передать Сталину, что если его правительство объединится с Гитлером, то точно так же, как за днем наступает ночь, так и Гитлер – как только он захватит Францию, двинется против России. Вот тогда и настанет черед Советского Союза. Он сказал, чтобы я тоже по возможности передал эти слова Сталину и Молотову.

Он обсудил со мной перспективы возможного гитлеровского блицкрига и его влияние на мир, особенно на Соединенные Штаты. Насчет огромной механизированной мощи немецкой армии у президента не было никаких иллюзий.

Сразу после обеда отправился на Капитолий и в кабинете полковника Хэлси поговорил со старыми друзьями: Олбеном Баркли, Джимом Бирнсом, Ки Питтманом, Бертом Уилером, Джо Гаффи, Клодом Пеппером и другими. Председатель Комитета по международным отношениям в Сенате, сенатор Питтман, попросил меня приехать на следующий день, чтобы пообщаться с членами его комитета.

_________________________________

Дневник Вашингтон, 19 июля 1939 года

Вчера вечером между лидерами партий с обеих сторон, президентом и госсекретарем Халлом состоялось совещание, на котором было достигнуто соглашение о принятии поправки к закону о нейтралитете. По данным прессы, президент сообщил им о непосредственной угрозе войны нынешним летом и настоятельно рекомендовал принять закон о нейтралитете, так как это снизит вероятность войны (для США). На совещании сенатор Бора на конференции заявил президенту, что у него есть собственные источники информации в Европе, и нынешним летом никакой опасности начала войны нет. Президент ответил, что сенатор должен взять на себя ответственность за такое заявление. Лидеры республиканцев весьма уверены, что Гитлер не нападет, и спешить с принятием закона о нейтралитете не стоит. Поэтому было решено, что до некоторых пор настаивать на принятии закона не следует и что Конгресс уйдет на перерыв, не предпринимая никаких действий по этому вопросу.

Тем не менее я поднялся в кабинет Кея Питтмана, чтобы пообедать с членами сенатского комитета по международным отношениям. Они буквально завалили меня вопросами как по обстановке в Европе, так и по России. Я изложил им свое видение ситуации. Сенаторы Джордж и Джиллетт любезно заметили, что, к их сожалению, не имели возможности получить эту информацию до вчерашней встречи. Сенатор Питтман заявил, что если бы мое заявление было озвучено перед полным составом комитета двумя неделями раньше, то, на его взгляд, Закон о нейтралитете мог быть принят. Конечно, факты просто ошеломляют.

_________________________________

ИСПОЛНИТЕЛЬНОЕ ЗАСЕДАНИЕ КОМИТЕТА ПО ИНОСТРАННЫМ ДЕЛАМ ПАЛАТЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ

Дневник Вашингтон, 27 июля 1939 года

Сол Блум, весьма способный и деятельный председатель Комитета по иностранным делам палаты представителей, попросил меня выступить перед его комитетом в то время, когда сенатор Питтман, председатель Комитета по международным отношениям Сената, организовал встречу с некоторыми членами его комитета. Несмотря на то что поправка к законопроекту о нейтралитете была отклонена, я все же был рад прийти и обсудить обстановку в России и Европе с комитетом палаты представителей. На заседании присутствовали: председатель Сол Блум; республиканцы Лютер Джонсон из Техаса; Джон Ки из Западной Вирджинии; Джеймс П. Ричардс из Южной Каролины; Эд В. Айзек из Калифорнии; Роберт Аллен из Пенсильвании; Пит Джарман из Алабамы; Лоренс Ф. Арнольд из Иллинойса; У.О. Берджин из Северной Каролины; Джордж Холден Тинкхэм из Массачусетса; Брюс Бартон из Нью-Йорка; Роберт Б. Чиперфилд из Иллинойса; Роберт Дж. Корбетт из Пенсильвании; Джон М. Борис из Огайо и Эндрю К. Шиффлер из Западной Вирджинии.

Члены комитета были тактичны и внимательны во всех отношениях. Обсуждение проходило на высоком уровне без каких-либо препирательств и проявлений партийности. «Мы все были за пределами двенадцатимильной границы» – там, где любая ангажированность должна исчезнуть.

Темы, которые я затронул, были следующими: индустриальная и военная мощь России, – вопрос, который, как обычно, восприняли с некоторым удивлением и даже недоверием (что я сам лично вполне понимаю: не поверишь, пока не увидишь собственными глазами); усилия, которые предпринимал Гитлер, чтобы поссорить Сталина с Великобританией и Францией, и дипломатическая битва, на тот момент разгоревшаяся в Москве; высокая вероятность войны в Европе этим летом; отчаянное военное положение, в котором находились Франция и Великобритания, и угроза, которая нависла над нами в случае их поражения.

Военные карты, напечатанные в лондонских газетах, которые я захватил с собой, наглядно убеждали в военной слабости демократических стран. Я привел множество цитат из таких книг, как «Гитлер над Европой» и «Гитлер над Россией» Эрнста Генри, «Военная мощь держав» Фрица Штернберга, «Война против Запада» Аурирела Кольнаи и «Германия и молниеносная война» Фрица Штернберга, в которых ясно показана не только военная угроза со стороны нацистов, но и ужасающие цели, которые нацисты открыто провозглашали в отношении остальных народов земли. Также в рамках положений моего доклада Госдепартаменту я изложил причины, которые, несомненно, подталкивали Гитлера к войне как к наилучшему для него выходу.

Информацию, которую я довел до сведения президента и госсекретаря и на которой основывалось мое убеждение, что Гитлер начнет войну с Польшей либо до 28