Помню также ее глубокое погружение в себя при посещении Свято-Духова монастыря, при поклонении мощам виленских православных мучеников Антония, Иоанна и Евстафия. И это явное, не показное, но органичное чувство религиозности также шло ей и было естественной ее чертой.

Мы как-то подружились, я подарил свою книжечку о Шолохове. И когда какое-то время спустя мы встретились в Москве, мне было приятно узнать, что она ей понравилась, и потом в ее книге 2005 года об авторе «Тихого Дона», я нашел несколько дорогих мне ссылок на свою работу.

И еще одно воспоминание. Уже уйдя из Вильнюсского университета по причинам не научным, но политическим, не желая своими руками разрушать то, что так долго и с любовью создавалось, я, время от времени, звонил Светлане Григорьевне, болтал о том о сем, пока не дождался от нее упрека, – куда же я пропал, когда тут затевается «такое» дело с «Шолоховской энциклопедией». Так что мое присутствие в этом издании безусловно связано с именем Светланы Семеновой, о чем я не преминул рассказать в одной из своих работ об истории создания энциклопедии.

У меня хранится немало книг Светланы Григорьевны с ее надписями, пожеланиями. Написала она много, но ничего в этом написанном нет случайного. Жизнь человеческого духа, любовь, смерть, Христос, Россия, русская культура, судьба русского человека – никто, может быть, не высказался так подробно, как она, по всей повестке русской духовности в наши дни. У всех есть свои фрагменты – важные, глубокие, свой островок русского смысла, – но ей удалось охватить это целиком.

В последней ее книге о русской «сердечной мысли» просматривается уже и какой-то переход к художественному дискурсу. Именно она смогла бы написать книгу о русском Фаусте, о поисках правды в жизни, о сохранении человеческого в человеке. Масштаб ее личности удивляет. Если окинуть взором весь ее путь в науке – видим, что это не просто движение в одну сторону, углубление и проникновение в глубины еще непонятого и неисследованного, но осваивание русской мыслительной материи концентрическими кругами, захватывая все больше и больше пространства и двигаясь в разных направлениях. Ее опыт в этом отношении уникален.

В книге, которую она сама не раз называла самой главной в своей жизни «Тайны царствия небесного», есть главка, которая называется «Оправдание России». Мне очень дорог этот поворот в ее размышлениях, поскольку без этого органичного фундамента и чувства причастности к неким безусловным ценностям высшего порядка, связанным с жизнью твоего народа, отчизны, родной культуры, русского слова, невозможно ответственно и честно писать что-либо о человеке, его жизни и смерти.

Русская парадигма мысли Светланы Семеновой останется в русской культуре надолго, если не навсегда, так как ею был угадан и воспроизведен в рамках рационального мышления тот путь развития русской мысли, который если и не воспринимался (по крайней мере, в рамках западного сознания), как тупик, но интерпретировался как нечто эфемерное, причудливо-мистическое – уж точно. И оказалось, что в этих, казалось бы, несбыточных мечтаниях Н. Федорова о воскресении всех умерших, о построении некоего царства справедливости и добра на земле для всех без исключения, в этом – проклятом Западом – русском утопизме, есть основание и право на некоторое оправдание и спасение большинства живущих на земле.

Светлана Семенова проделала сложнейшую эволюцию и как ученый и как человек, но одновременно дала нам основания верить в то, что русская мысль еще не угасла в своем истинно оригинальном наполнении, и не должна она поэтому питаться какими-то остатками со стола западной философской и культурологической мысли.

Ее собственная жизнь и ее творчество также есть известное оправдание России в ее высшем духовном смысле.

* * *

Я начал эти скромные заметки с указания на тайну русского слова, ощущаемую еще в детстве, и которая чуть приоткрылась на долгом пути служения при нем. Но, тем не менее, при углублении во всякую книгу, всегда за скобкой остается какая-то часть текста с его заповедными местами, непонятыми до конца героями, идеями автора, особенностями его стиля и языка, которые тебе не доступны по причине другого взгляда или другого подхода, и ты вынужден с благодарностью обращаться к опытам других людей, иных исследователей. Светлана Семенова стала для меня таким исследователем, благодаря которому я прикоснулся к проникновению в те тайны русской культуры и русской литературы, на которые я смотрел с иной стороны. Эти понимания резонировали друг с другом и становились частями громадного полотна, общей картины русской мысли. И за это духовное понимание также испытываешь к ней огромную благодарность.

И еще о чем хотелось бы сказать. Об особом чувстве исследовательского языка Светланы Семеновой. Русский язык до сих пор, так или иначе, но находится на пути выработки своего инструментария философской аналитики. На сегодняшнем этапе развития гуманитарной мысли, в том числе и на Западе, трудно довольствоваться языком Ф. Достоевского и Н. Федорова, В. Соловьева и Н. Бердяева, языком всей русской религиозно-философской мысли для объяснения современной культуры и цивилизации. Этот язык нуждается в известной модернизации. И не по примеру ухода в западную традицию вычленения однозначных и односмысленных структур, но по пути появления в этой языковой, дискурсивно-философской традиции современности, опирающейся на существующие опыты М. Бахтина и А. Лосева, С. С. Аверинцева и Г. Д. Гачева.

Мне представляется, что Светлане Семеновой это удалось. Она в определенном отношении переработала традиционный русский философский дискурс и наполнила его самым горячим, современным моментом.

Но и не это главное. Вопрос – откуда и как открылся вот такой тайник метафизических и духовных прозрений для человека, что невозможно объяснить простой ученостью. Это можно истолковать только через открытие Светланой Семеновой связи между теми смыслами мироздания и существования человека, которые на самом деле существуют, но для абсолютного большинства людей просто непостижимы, и духом самого исследователя, бесстрашно смотрящего в глубинные тайны человека и побеждающего тем самым смерть в своем духовном усилии. Нам же остается память. Память о Светлане Семеновой.

К пониманию филологии как антропокультуры. Георгий Гачев, Петр Палиевский и другие

Я давно собирался написать о Георгии Дмитриевиче Гачеве. И не только потому, что в своей филологической юности я проникся его идеями, но и потому, что за его феноменальным явлением и как человека, и как исследователя, чувствовалась совершенно особая линия развития русской гуманитарной мысли. Хотя тут же замечу, что меня в свое время, юнцом, «перепахала» его книга об эпосе, выпущенная