экипажу не пройти, и легко догонит нашего возницу. Мы послали его, а сами медленно пошли вслед. В ближайшей таверне мы остались дожидаться обеда; спустя два часа мальчик вернулся. Возница обещал ждать нас в харчевне, до которой оставалось еще два лье. Нога у Ш[елли] сильно болела, но нам не удалось достать повозку, солнце было уже низко, и мы были вынуждены идти пешком. Вечер был прекрасный, пейзаж так красив, что мы забывали об усталости; рогатый месяц висел в свете заходящего солнца, бросавшего огненные лучи на лесистые горы и лежащие меж них глубокие, темные долины; в лесу попадались поляны с живописными купами деревьев; над дорогой склонялись темные сосны.

Спустя два часа мы достигли цели, но и там не было нашего возницы; после того, как мальчик расстался с ним, он продолжал путь в Понтарлье. Нам удалось наконец раздобыть какую-то телегу. Ш[елли] не в состоянии был идти дальше. Месяц пожелтел и опустился ниже, к самому лесистому горизонту. Временами я погружалась в дремоту, но наша повозка была слишком тряской. Я смотрела на звезды – сонные видения вторгались в действительность, и созвездия заводили причудливый хоровод. Так мы добрались до Понтарлье, где нашли своего возницу, который в виде извинения сочинил множество небылиц; тем и окончились приключения этого дня.

Германия

Прежде чем ложиться, Ш[елли] условился с лодочником, чтобы нас отвезли в Майнц; и наутро, простясь со Швейцарией, мы сели в лодку, груженную товарами, но зато без пассажиров, которые могли нарушить наш покой своей грубостью. Дул сильный встречный ветер, но благодаря течению и некоторым усилиям гребцов мы продвигались вперед. Солнце светило, Ш[елли] читал нам вслух письма Мэри Уолстонкрафт из Норвегии220, и время прошло очень приятно.

Вечер выдался на редкость погожий; с его приближением берега реки, до тех пор плоские и непривлекательные, сделались удивительно красивы. Река неожиданно сузилась, и лодка с невероятной скоростью понеслась вдоль скалистого берега, поросшего соснами; на другой скале, выступавшей в реку, высились развалины башни, печально зиявшие своими оконницами; закат освещал дальние горы и тучи, бросая в бурные волны свое пурпурное отражение.

Сверкание и переливы красок на поверхности быстрого потока были чем-то новым и прекрасным; солнце село, тени сгустились, а когда мы причалили и направились вдоль красивейшей бухты к нашей гостинице, взошла полная луна, и волны, прежде багряные, засверкали серебром.

На следующее утро мы продолжали путь в легкой лодке, где было опасно шевельнуться; но теперь поток был уже не так быстр, скалы исчезли с его пути, берега были низкие и поросшие ивами. Мы миновали Страсбург, а на другой день нам предложили следовать дальше водным дилижансом, ибо для нашей утлой лодки плавание представляло опасность.

Кроме нас там было всего четверо пассажиров, из которых трое были студентами Страсбургского университета: Швиц, недурной собою и добродушный юноша; Хофф, бесформенное создание с тяжелым, некрасивым немецким лицом; и Шнейдер, почти идиот, над которым его спутники непрестанно потешались; четвертым попутчиком была женщина с грудным младенцем.

Местность не отличалась живописностью, но погода стояла отличная, и мы с удовольствием спали на палубе под открытым небом. На берегу не было почти ничего достойного внимания, исключая город Мангейм, удивительно аккуратный и чистенький. Он расположен на расстоянии мили от берега реки, и дорога к нему обсажена с обеих сторон красивыми акациями. Последнюю часть пути мы шли у самого берега, ибо встречный ветер был так силен, что, несмотря на быстрое течение, мы едва подвигались. Нам сказали (и с некоторым основанием), чтоб мы радовались, что пересели с нашего каноэ, ибо река в этом месте была очень широка, и ветер подымал на ней большие волны. В то самое утро лодка с пятнадцатью пассажирами перевернулась при переправе на самой середине реки, и все погибли. Мы видели перевернутую лодку, плывшую по течению. Это было печальное зрелище, но наш batelier221, который почти ничего не знал по-французски, кроме слова seulement222, сказал о нем очень смешно. Когда его спросили, что случилось, он ответил, упирая на любимое словечко: «C’est seulement un bateau, qui était seulement renverse et tous les peuples sont seulement noyes»223.

Майнц – один из сильно укрепленных немецких городов. С востока его ограждает широкая и быстрая река, а на холмах, на три лье вокруг, видны укрепления. Сам город стар, улицы в нем узкие, а дома высокие; собор и городские башни еще хранят следы обстрела со времен революционной войны224.

Мы заняли места в водном дилижансе, отправлявшемся в Кельн, и отчалили на следующее утро [4 сентября]. Судно больше походило на английское торговое, чем все, что мы видели до сих пор. Это было нечто вроде парохода, с каютой и высокой палубой. Большинство пассажиров предпочло каюту – на наше счастье, ибо нет ничего отвратительнее курящих и пьющих немецких простолюдинов, оказавшихся нашими спутниками; они громко и хвастливо переговаривались, [напились] и целовались – зрелище особенно неприятное для англичан; впрочем, среди них оказались два-три негоцианта, люди учтивые и просвещенные.

Часть Рейна, по которой мы сейчас плыли, великолепно описана лордом Байроном в III песни «Чайльд Гарольда». С восхищением читали мы стихи, изображавшие эти дивные ландшафты со всей яркостью и точностью живописи и со всей прелестью, какую им придает благородный слог и пылкое воображение.

Мы быстро неслись по течению; по обе стороны виднелись холмы, покрытые виноградниками и деревьями, суровые утесы, увенчанные башнями, лесистые острова, где из листвы выглядывали живописные руины, отраженные в бурных водах, которые колебали их, не искажая. Мы слушали песни сборщиков винограда; должно быть, соседство отвратительных немцев не давало нам столь безмятежно любоваться пейзажами, как это кажется мне сейчас; но память, стирая все темное, рисует мне эту часть Рейна прекраснейшим земным раем.

У нас было достаточно времени для наслаждения этими картинами, ибо лодочники, оставив весла и руль, пустили судно по течению, и оно на ходу все время поворачивалось.

С отвращением говоря о наших немецких спутниках, я должна, справедливости ради, отметить, что в одной из гостиниц нам повстречалась единственная за весь путь хорошенькая женщина. Это, видимо, чисто немецкий тип красоты: серовато-карие глаза глядели на редкость кротко и открыто. Она только что оправилась от лихорадки, и это еще придавало прелести ее облику, сообщая ему необычайную хрупкость.

На другой день мы расстались с холмами Рейна; теперь нам предстояло до конца нашего пути медленно двигаться по равнинам Голландии; к тому же русло реки стало извилистым; подсчитав оставшиеся деньги, мы решили закончить путешествие в сухопутном дилижансе. Наше судно осталось