Итак, в понедельник 8 августа, рано утром Ш[елли] и К[лер] отправились на ослиный рынок и купили осла; остаток дня был посвящен приготовлениям к отъезду; нас посетила хозяйка гостиницы, пытаясь отговорить от нашего замысла. Она напомнила, что в стране только что распущена многочисленная армия, что солдаты и офицеры разбрелись повсюду и les dames seroient certainement enlevées217. Но мы все остались глухи к ее убеждениям; упаковав самое необходимое, с тем чтобы остальной багаж везли дилижансом, мы отправились из гостиницы в извозчичьей пролетке, за ней следовал ослик.

У заставы мы отпустили извозчика. Начинало смеркаться; ослик, казалось, совершенно не в силах был везти кого-либо из нас и изнемогал под тяжестью портпледа, хотя и маленького. Но нам было весело, и мили показались нам короткими. Около десяти часов мы добрались до Шарантона.

Шарантон красиво расположен в долине Сены, где она вьется меж берегов, поросших деревьями. Глядя на это, К[лер] воскликнула: «Как красиво! Давайте поселимся здесь». То же самое она восклицала на каждом новом месте, а так как каждое превосходило красотой предыдущее, то она говорила: «Хорошо, что мы не остались в Шарантоне, но здесь давайте поселимся непременно!»

Не видя от осла никакой пользы, мы продали его, прежде чем продолжать путь, и за десять наполеондоров купили мула. Около девяти часов мы двинулись дальше. Мы были в черных шелковых платьях. Я ехала на муле, везшем также портплед, а Ш[елли] и К[лер] шли следом, неся корзинку с провизией. Около часу дня мы прибыли в Гро-Буа, и тут, в тени деревьев, поели хлеба и фруктов и выпили вина, вспоминая Дон Кихота и Санчо.

Местность, которую мы проезжали, была отлично возделана, но не живописна; виднелись одни лишь поля, где волновались золотые хлеба. Нам повстречалось несколько путников, но наш способ путешествия, при всей его необычности, не вызывал ни малейшего любопытства или замечаний. Ночь мы провели в местечке Гинь, в той самой комнате и тех самых постелях, где во время последней кампании спали Наполеон и кто-то из его генералов. Маленькая старушка, состоявшая при гостинице, была очень довольна, что может об этом рассказать, и восторженно говорила об императрице Жозефине и о Марии-Луизе218, каждая из которых в свое время проезжала по этой дороге.

Первым городом на нашем пути, показавшимся нам интересным, был Провен. Там нам предстояло заночевать; мы приблизились к нему на закате. С вершины холма нам открылся город, лежавший внизу, в долине; по одну сторону высился крутой утес, увенчанный развалинами крепости со множеством башен; ниже и дальше виднелся собор; все вместе составляло отличный сюжет для картины. После двух дней пути по ничем не примечательной местности глаза наши с наслаждением задерживались на каждом выступе. В Провене нас плохо накормили и неудобно уложили, но воспоминание о ландшафте вполне нас утешило.

Теперь мы приблизились к местам, которые должны были напомнить нам то, что мы едва не забыли: что во Франции недавно разыгрались страшные события. Ножан, куда мы прибыли к полудню следующего дня, оказался полностью разрушен казаками. Эти варвары не оставляли камня на камне на своем пути. Быть может, они помнили Москву и разорение русских деревень; но сейчас мы были во Франции; и горе жителей, чьи дома были сожжены, скот истреблен, имущество уничтожено, заставило меня с новой силой возненавидеть войну, как может только тот, кто прошел по стране, опустошенной этим бедствием, которое человек в своей гордыне навлекает на ближнего.

Вскоре после Ножана мы отклонились от главной дороги, чтобы добраться до Труа. Около шести вечера мы прибыли в Сент-Обен, прелестную деревушку, утопающую в зелени; но вблизи увидели дома без крыш, черные балки, разрушенные стены – в деревне оставалось всего несколько человек. Мы спросили молока – у них ничего не было; все коровы были захвачены казаками. Нам предстояло в тот день сделать еще несколько лье, но выяснилось, что это не обычные лье, а сосчитанные местными жителями как-то по-своему и почти вдвое длиннее. Дорога пролегала пустынной равниной, надвинулась ночь, и мы то и дело теряли из виду колею – единственный наш ориентир. Когда совсем стемнело, мы не различали уже никакой дороги, но купа деревьев вдалеке, казалось, указывала на близость селения. Около десяти часов мы добрались до Труа-Мезон, поужинали там молоком и кислым хлебом и легли где пришлось; но бессонницей страдают одни бездельники; после утомительного дня я крепко заснула и проспала до позднего утра, хотя постелью мне служила солома, накрытая простыней.

Ш[елли] накануне вечером так сильно ушиб ногу, что был вынужден весь следующий день ехать на муле. Мы проезжали на редкость голой и унылой местностью; на известковой почве не росла даже трава; там, где пытались что-то посадить, редкие колосья только яснее показывали, как бесплодна тут земля.

Местность кишела насекомыми, такими же белыми, как дорога; небо было безоблачно, солнце жгло нас своими лучами, отражавшимися от дороги, и я почти теряла сознание от зноя.

Наконец мы завидели вдали деревню, где можно было надеяться на отдых. Это придало нам сил, но деревня оказалась разоренной и мало что могла предложить. Некогда она была большой и населенной, но теперь дома стояли без крыш; разбросанные всюду обломки, засыпанные известковой пылью сады, обугленные черные балки и люди в лохмотьях – все являло печальное зрелище разрушения. Уцелел только один дом – трактир; там нам дали молока, протухшую грудинку, кислый хлеб и кое-какие овощи, которые надо было самим приготовить.

Пока мы готовили себе обед среди грязи, способной отбить всякий аппетит, жители деревни собрались вокруг нас, грязные и оборванные, с грубыми лицами.

Они были словно отрезаны от мира и не знали, что в нем происходит. Во Франции селения гораздо более разобщены, чем в Англии. Это объясняется, скорее всего, системою паспортов. Жители деревни не слыхали о свержении Наполеона, а когда мы спросили, отчего они не отстроят свои хижины, они сказали, что боятся, как бы казаки на обратном пути не разрушили их снова. Эшмин (так называется эта деревня) запомнилась мне как самое гнусное место из всех виденных.

В двух лье оттуда, на той же дороге, мы увидели деревню Павийон – до того непохожую на Эшмин, что можно было вообразить себя на другом краю земли; здесь все сияло чистотой и приветливостью; немало домов было разрушено, но жители