отчаянно стремятся жевать, жевать и жевать, словно убеждены, что им довольно будет единственного кусочка, дабы обрести блаженство. Непритязательность становится по-настоящему свирепой, когда речь всерьёз заходит о выживании. Боюсь, у меня не окажется пергамента на следующее письмо (если, конечно, тебе достанется хотя бы это). Всё, что только можно, будет съедено, включая сапоги, упряжь, ремни и нашу собственную честь.

Визирь Фахр Дервон, письмо жене.

* * *

Лес Солкос, окрестности Кииз-Дара, взгляд со стороны

— Вы ушли от света и жизни, — вещал жрец Хореса, собрав паству на привычную вечернюю молитву. Она была стандартна ровно во всём, кроме одной единственной мелочи. Неподалёку, прислонившись спиной к деревянному навесу, стоял Дэсарандес.

Император был одет весьма непримечательно, а его лицо прикрывал капюшон. Мужчина хотел прогуляться без лишнего официоза, но остановился, чтобы послушать.

Бородатый жрец, чьи одеяния некогда были белыми, но давно ставшие скорее серыми, стоял прямой, как палка. Его короткие волосы отдавали сединой, но руки сохранили прежнюю силу, а взгляд был суров и требователен.

— Не каждый может похвастаться тем, что видел то же самое, что и вы, — по лицу священнослужителя пробежала тень, — война — это кровь. Война — это смерть. Теперь, куда бы вы ни пошли, эта тяжесть будет преследовать вас всегда. Отдаваться эхом в разуме, — его палец указал на висок, — и тяжестью на сердце, — а теперь на грудь.

Люди вокруг стояли на коленях, наблюдая за проповедью жреца. За его спиной горел яркий костёр, отчего образ мужчины казался более весомым, глубоким. Сумерки лишь подчёркивали это.

— Люди всегда мыслят слишком поверхностно, — он словно бы попенял всех собравшихся, позволив просочиться капле собственного раздражения. — Всегда путают то, что видят, и то, что действительно имеет значение. Неважно, чему вы стали свидетелями — важно то, как это на вас повлияло, — его кулак звонко ударил о ладонь. — И когда люди почитают низшее, как запредельное, — жрец поморщился, — то воздают ему почести так, как умеют, тем самым уродуя величие ради собственного удобства.

Дэсарандес неуловимо улыбнулся.

Собравшаяся паства, как солдаты, так и слуги, робко кивали, ловя каждое слово стоящего перед ними священнослужителя.

— Но сейчас… — бородач замедлил речь, — сейчас вы знаете. Каждый из вас! — его голос обрёл громкость. — Знаете, что лежащее за пределами вашего взгляда и вашего ума — похоже на вас не больше, чем камень на меч!

Костёр за его спиной словно бы качнулся в такт, а потом выбросил сноп искр.

Император поправил капюшон, коротко оглянувшись, но не заметил никого, кто решил бы побеспокоить его.

— Вы увидели не ад, а лишь его преддверие, и то краем глаза. Только отблески, тени, — постановил жрец. — Через замочную щель, где-то далеко.

Невольно Дэсарандес кивнул. Всё так. Это не сравнится не то что с ужасами Великой войны, но даже с присоединением Кашмира. Вот где люди сражались до последней капли крови, и даже сейчас никак не могли успокоиться.

Мужчина едва уловимо нахмурился. Где-то в его груди на миг потеплело, а потом запульсировало.

— Позже, — одними губами шепнул император.

— Всему есть место, — произнёс жрец, — в том числе жизни и смерти. И пусть вы прошли эту битву, заглянули за последние врата, увидели, как души уходят в иной мир, к Хоресу, но это ещё не конец, — он усмехнулся. — Только начало. Вам доведётся видеться с нашим богом регулярно, а по итогу… конечно же попасть в его чертоги. И пусть он встретит вас как старых друзей, с которыми будет что обсудить.

На глазах собравшихся были видны слёзы. Но вместе с тем, там же ощущалась решимость. Желание пройти свой путь до конца.

Дэсарандес улыбнулся, а потом направился дальше.

Мысли с нынешних боёв и дум, как лучше всего осадить второй вольный город, Кииз-Дар, переключились на прошлое. На то, что проповедь лишь мимоходом всколыхнула в его голове.

Великая война. Война, у которой нет названия за давностью лет. Война, которая поставила под угрозу всё, что мир когда-либо знал. Война, которая стёрлась из памяти всех, кроме него. Война, о которой если и вспоминают, то говорят лишь в формате старых сказок и легенд.

Не осталось ни книг, ни материальных свидетельств. С письменностью на Тораньоне всегда было плохо. Даже сейчас. Что уж говорить о старых временах? А уж за столько прошедших лет… Разумеется, некоторые помнят. Разумеется, некоторые что-то знают. Обрывки, слухи, старые предания — всё это гуляет в народе, но что есть истина?

«Может, где-то ещё остались записи, — прикинул мужчина. — Например, в республике Аспил? Хотя нет, в то время она ещё была царством, лишь потом люди свергли своего правителя. Тилмора? Может быть… правда, земли Свободы вокруг не позволяют даже отправить туда гонцов, что уж говорить о чём-то большем. Учитывая фактическую осаду, думаю, что король Молстон продал всё, включая и возможные книги. Ха, не у тразцев же искать рукописи! Эти варвары, кроме сношения с трупами, более ничем и не занимаются».

Перед глазами Дэсарандеса мелькнула одна из сцен далёкого прошлого, когда он, будучи девятнадцатилетним юнцом, вместе с большим отрядом, оказался в Корсанге — городе, расположенном фактически в центре всей Гаодии — ожидая штурм. Одна из сотен картин Великой войны… Войска гисилентилов, точнее — их рабов, уже подбирались к воротам, а он, как и тысячи остальных солдат, стояли в ожидании.

«А ведь тогда ещё не было пороха! Люди сражались клинками, луками и арбалетами. Как же давно это было…»

В первую очередь на город спикировали драконы. Они всегда нападали первыми. Огромные огнедышащие ящерицы страшились лишь колдунов, которые могли составить им конкуренцию в воздухе. Их шкура была прочной, но не защищала от ударов магии, их огонь не опаснее могучих молний и каменных глыб размером с гору.

Злобный рёв тварей, казалось, слышался отовсюду, словно эхо.

У девятнадцатилетнего юнца дрожали руки, рядом испуганно отирался его друг-волшебник. На него рявкнул один из более старших колдунов, на чьём лице вскоре должны были