Шрифт:
Закладка:
После появления статьи Сталина стало ясно, что как таковая дискуссия закрыта. Теперь нужны только уточнения некоторых позиций. Они последовали в форме ответов на вопросы со стороны молодых наблюдателей за дискуссией. Это поддерживало видимость демократизма обсуждения, когда важнейшие вопросы обсуждались не только маститыми лингвистами, а также подчеркивало будущую роль молодых в утверждении сталинского понимания теории языка. 29 июня в «Правде» появилась сталинская заметка «К некоторым вопросам языкознания: Ответ товарищу Е. Крашенинниковой». 4 июля начал публиковаться своеобразный цикл «Ответ товарищам». Первым стал ответ «Товарищу Санжееву». Рассуждая о роли диалектов, Сталин обронил фразу, ставшую настоящей головной болью для историков и археологов: «…Некоторые местные диалекты в процессе образования наций могут лечь в основу национальных языков и развиться в самостоятельные национальные языки. Так было, например, с курско-орловским диалектом (курско-орловская «речь») русского языка, который лег в основу русского национального языка. То же самое нужно сказать о полтавско-киевском диалекте украинского языка, который лег в основу украинского национального языка»[1384].
Особое значение имел ответ студенту Мурманского учительского института А. Холопову. В своем письме тот обратил внимание, что на XVI съезде Сталин говорил, что при социализме все языки сольются в единый язык. Такое заявление противоречило тому, что теперь вождь отрицал возможность скрещивания языков[1385]. Недоумение автора письма Сталин развеял тем, что призвал отказаться от талмудизма и начетничества, а рассматривать все цитаты в контексте времени. «Марксизм не признает неизменных выводов и формул, обязательных для всех эпох и периодов. Марксизм является врагом всякого догматизма»[1386], — этим заканчивался ответ. Фактически здесь подводилась черта под перестройкой советской идеологической системы. Не секрет, что многие положения новой идеологической политики серьезно противоречили даже предвоенным и военным годам, не говоря уже о 30-х и тем более 20-х годах. Теперь это противоречие снималось «диалектически»: правильно то, что полезно.
Важно отметить, что в среде советских гуманитариев на короткое время возникло своеобразное брожение. Так, по сообщениям А. М. Панкратовой, в рядах философов из МГУ было озвучено мнение, что философию, как и язык, следует исключить из надстроечных явлений[1387]. Чем это грозило? Получалось, что теперь можно отказаться от постулата о существовании буржуазной и социалистической философии, отодвинуть на задний план их формационную привязку. Все это открывало путь к большей свободе научного творчества. Появились надежды на возрождение дискуссионности науки. Насколько такие настроения были широко распространены — судить трудно. Скорее всего, не очень, поскольку большинство просто не успело осмыслить произошедшее.
Советские историки отреагировали на итоги дискуссии довольно оперативно. 4 и 6 июня 1950 г. партийное бюро Института истории провело заседание, посвященное языковедческой дискуссии. Ведущим была Н. А. Сидорова. Основной доклад был доверен А. М. Панкратовой, как человеку, умеющему донести новую точку зрения партии до рядовых историков. Она подчеркнула, что вопросы, связанные с языком, напрямую выводят к национальным вопросам в СССР. В центре ее внимания оказалась ключевая для историков проблема соотношения базиса и надстройки. Как уже было сказано выше, некоторые гуманитарии расценили итоги языковедческой дискуссии как легитимацию изучения надстроечных явлений. Очевидно, что такие же настроения обнаружились и у историков. Панкратова говорила по этому поводу: «… есть среди некоторых историков разговоры о том, что сейчас базисом можно меньше заниматься, что больше внимания должно быть привлечено к изучению различных надстроек»[1388]. Ясно, что речь шла об отказе от изучения исключительно социально-экономических и где-то политических процессов, и о желании обратить внимание, скажем, и на культуру. Панкратова предостерегла коллег от этого шага, подчеркивая, что историки должны первостепенное внимание уделять именно базису. Впрочем, выступавшая была вынуждена призвать учитывать в исторических исследованиях «активность» надстройки. В заключении она обрушила критику на археолога А. Д. Удальцова, обвинив того в увлечении марризмом.
Доклад вызвал ожидаемую реакцию. Многочисленные, но содержательно пустые выступления, призывающие взять на вооружение новые гениальные идеи Сталина, часто перемешивались с попытками заработать на этом определенный капитал. Так, Якубовская призвала, следуя сталинским идеям, изучать «единое общество», а не отдельные социально-экономические явления. При этом она не забыла раскритиковать своего оппонента по дискуссии о периодизации истории СССР Н. М. Дружинина в отходе от такого взгляда и излишней концентрации на классовой борьбе[1389].
А. Д. Удальцов вынужден был признать марристские увлечения в своих работах, но он заявил, что никогда не рассматривал марризм как целостное учение, что, кстати, во многом соответствовало истине (см. выше). Он также указал, что, якобы, многие положения сталинской теории языка можно уже обнаружить в работе 1913 года «Национальный вопрос и социал-демократия»: «Он [Сталин. — В. Т.] различал язык и культуру. А мы все это просмотрели. Конечно, здесь каждого большая вина»[1390].
Молодой сотрудник Института истории Л. Н. Пушкарев, филолог по образованию, выступая одним из последних, сказал, что «счастье людей советской науки заключается в том, что партия большевиков и лично товарищ Сталин постоянно держат в поле зрения нашу науку во всех ее отраслях»[1391].
Оперативно отреагировал на дискуссию и журнал «Вопросы истории». В июльском номере был опубликован «Ответ товарищам» и редакционная статья «Новый вклад в сокровищницу марксизма-ленинизма». Показательна некоторая растерянность историков. Об этом свидетельствует отсутствие разоблачающих пассажей в статье[1392].
Для историков особенно актуальным стал вопрос о роли надстройки. Выше уже указывалось, что языковедческая дискуссия фактически ставила его ребром. На волне разоблачений марризма появились призывы пересмотреть отношение надстройки и базиса. Для прояснения позиции понадобились специальные выступления А. М. Панкратовой, сделавшей доклады в ведущих образовательных и научно-исследовательских центрах. В них подчеркивалось: «Надстройка не связана непосредственно с производством, с производственной деятельностью человека. Она связана с производством лишь косвенно, через посредство экономики, через посредство базиса. Поэтому надстройка отражает изменения в уровне развития производительных сил не сразу и не прямо, а после изменения в базисе, через преломление изменений в производстве в изменениях в базисе. Это значит, что сфера действия надстройки узка и ограничена»[1393]. Итак, подтверждалась незыблемость основного направления исследований в советской исторической науке: главное — базис, а надстройка вторична и малоинтересна.
Но особенно актуальной новая методологическая ситуация была для археологов. Выше уже говорилось, что археологи активно использовали
